03-10-01
Лидия ПАНФИЛОВА
Екатеринбург-Челябинск
Екатеринбургский драматург Николай Коляда - автор более 70 пьес, которые идут на сценических подмостках не только России, но и Германии, Англии, Франции, США, Италии, Австралии и многих других стран мира. Драматургию он сочетает с преподаванием в Екатеринбургском театральном училище и редактированием журнала "Урал", ведет авторскую передачу на телевидении. А кроме того, является большим любителем кошек. Их у него семь, а до недавнего времени было восемь.
- Совсем недавно у меня умерла моя любимая кошка Манюра, - рассказывает Николай Владимирович. - Это легендарное существо. Она сама пришла ко мне в дом. Как-то открываю дверь квартиры, и вдруг в нее пулей влетает кошка. Сразу прошла на кухню, отыскала себе что-то поесть, потом легла и всем своим видом показала: я буду здесь жить. Это было 15 лет назад. Чего только с ней не было за это время: болезни, операция, обморожение ушей, однажды я на полтора года уехал в Германию, и она жила у каких-то людей, а я постоянно ее вспоминал. Она первая из моих кошек, которая делала "ноженьки", это такой фирменный фокус "от Коляды": кошка ложится мне на колени, вытягивает лапки, а я в это время ее почесываю, повторяя: "Ноженьки"... Присутствие Манюры ощущается во многих моих пьесах. В пьесе "Старосветская любовь", которую я написал для Лии Ахеджаковой, кошку Пульхерии Ивановны тоже зовут Манюра, и она тоже делает "ноженьки". Когда Пульхерия Ивановна умирает, Афанасий Иванович призывает ее с того света словами, которые звучали в их прежнем, еще не разрушенном мире - "плямкотеть", "кушинькать" и, конечно, "ноженьки".
- Сама Манюра на сцене не выступала?
- Во всех ремарках моих пьес ходят, шатаются собаки и кошки. Я не знаю, какой сценический эквивалент найдет этим образам режиссер. Но вытаскивать самих животных на сцену совсем не обязательно, потому что они переиграют самого гениального актера. Кошки придуманы для другого: для того, чтобы создавать уют и покой в вашем доме. Они чувствуют, когда ты заболел или у тебя плохое настроение. Манюра это сильно понимала. Она была очень умная, хотя выглядела так, как будто ею мыли посуду, катастрофа, а не кошка. Не потому, что за ней плохо ухаживали, просто порода такая.
- Как появились в вашем доме другие кошки?
- Приехав из Германии, я пошел на рынок. Смотрю, стоит бабушка и продает котят. Один, черненький, мне понравился, и я его купил. Принес домой, а он спрятался за шкаф и два дня оттуда не вылезал. Я назвал его Чичирка - так Роман Григорьевич Виктюк на репетициях называет всех актеров мужского пола. А актрис - Манюрками. "Манюрка, иди направо, Чичирка, повернись:" Такой придуманный птичий язык.
Вообще у меня почти все кошки тесно связаны с театром. Кошка Лариска - тезка героини пьесы "Куриная слепота" Ларисы Боровицкой. Бабайка появился, когда мы ставили в Екатеринбургской драме мою пьесу "Корабль дураков". Это уникальный спектакль, который идет на воде, технически очень сложный. Представьте 120 квадратных метров воды, зрители сидят близко, до них долетают брызги. И по этой воде идут духи, непонятно, мужчины или женщины, такие бабайки. И как раз во время работы над этим спектаклем реквизитор театра предлагает мне котенка. Я сказал: "Будешь ты Бабайкой".
Пятый мой кот Бомж не связан с театром. Этого котенка я вытащил из подвала, куда он чудом уполз, спасаясь от собаки, которая его чуть не разорвала. Я его отмыл, вылечил. Со временем появилась и Бомжиха. Открываю дверь - стоит кошка. Я говорю: "Заходи!" Она зашла и с тех пор живет у меня. Так же, как два сына Лариски - Фритц и Ромео (в честь постановки "Ромео и Джульетты").
Когда кошачье народонаселение прибывает, я кладу котят в корзину и отправляюсь на базар. Стою и продаю по 20 копеек. Люди подходят, интересуются - все-таки котята от Коляды. А один нетрезвый мужик как-то меня пристыдил: "Не стыдно, - говорит, - тебя по телевизору показывают, а ты котятами торгуешь!" В свое оправдание могу сказать, что вместе с котятами я даю людям свой номер телефона и говорю: если что - звоните, я найду, куда пристроить животное.
- Кошки - животные маргинальные. Они могут жить в подвалах, на помойках и при этом не вырождаться. Среди героев ваших пьес тоже немало маргиналов. Нет ли здесь связи?
- Я никогда не пишу о маргиналах. Я пишу про людей, которых вижу, знаю, люблю. Про хороших русских людей, живущих в провинции и невиноватых в том, что им не повезло в жизни. Хотя место действия моих пьес - не провинция. Это придуманная местность, придуманный театральный язык, ситуации. Но, как однажды сказала про мои пьесы Инна Чурикова, это придумано со знанием жизни.
- А провинция сегодня сильно отличается от столицы?
- Как небо и земля. Это не хорошо и не плохо, это так есть. Вот недавно один из журналистов спросил меня, почему я не уезжаю в Москву: не потому ли, что испытываю зависимость от среды? Зависимости от среды нет, все мои пьесы - вранье и выдумка, просто мне здесь тепло, спокойно, тихо, здесь живут мои кошки, здесь меня все знают. К тому же никто не мешает мне, находясь в провинции, чувствовать себя гражданином мира, принадлежать мировому театральному процессу. Два часа лета, и я - в Москве, четыре - и я в Авиньоне, где сейчас играют мою пьесу "Полонез Огинского". Теннесси Уильямс сказал, что, где бы ни жил художник, он всю свою жизнь повторяет одну тему с вариациями. Мне кажется, что я тоже пишу одну длинную вещь, долгую историю, сюжет, переходящий из пьесы в пьесу. Он не изменится с переменой географического адреса.
- Мне кажется, кошки, которые не поддаются дрессировке и всегда гуляют где вздумается, учат нас искусству сосуществовать с миром, не пытаясь изменить его. Или вы своими пьесами все-таки пытаетесь изменить мир?
- Что касается кошек, то они все-таки поддаются дрессировке, во всяком случае, я учу их всяким нехитрым трюкам, и от этого нам весело. А что касается театра, то он не трибуна и не надо надеяться на то, что можно изменить жизнь с помощью спектакля. Театр может оставить крохотную радость в душе, и ничего более. Если после спектакля ты идешь к трамвайной остановке, и эти 15 минут думаешь об увиденном, и на душе радость и желание жить, то можно считать, что задача искусства выполнена. Сейчас на Западе модна документальная драма, но мои пьесы - не документальная драма, не репортаж.
- А на телевидении?
- Пятый год я делаю передачу "Касса взаимопомощи". Помните, была раньше такая касса, которая многим помогала. Здесь работает та же аналогия. Я рассказываю о разных людях, в основном творческих профессий, которые остаются людьми в нынешней непростой ситуации, и их пример может помочь другим людям. Последний сюжет посвящен одному дядьке, пенсионеру, которого я нашел в Дегтярске. У него есть тележка и собака Барс. Они вместе впрягаются в эту тележку, едут за 8 км от города, за-гружают коровий навоз и везут назад по ухабам и рытвинам, чтобы продать этот навоз на удобрение дачникам. В день делают 3-4 ходки. Когда мы снимали этот материал, у меня было ощущение, что вся Россия впряглась и тащит эту телегу: Интересно, что при этом мой герой чувствовал себя совершенно естественно и рассказал мне тысячу интересных вещей - о том, как ставить бражку, солить грибы и т.д. Мы шли с ним рядом, разговаривали, а оператор долго-долго снимал: Может быть, это прозвучит старомодно, но мы должны чаще показывать людей, которые не скурвились, извините за выражение, не бегут на площадь митинговать за коммунистов, но смогли не потерять достоинство и выжить в самой невероятной ситуации.
- Николай Владимирович, пока мы собирались с вами встретиться, произошла трагедия в Америке. Мы все увидели, насколько мир уязвим. Осознание этого изменило ценности, то, что казалось главным, вдруг стало второстепенным, и наоборот:
- Все суета сует. Я похоронил Манюру, потом приехал домой и в три часа ночи стал перебирать фотографии. Вот мне вручают премию, я стою радостный и улыбающийся, вот я в окружении известных актеров, вот сцена из моего спектакля, а я ищу дальше и думаю: где же Манюра, почему я так мало ее фотографировал?..
- Так что же не суета?
- То, что тебе всегда дорого. Для каждого это свое. Я для себя понял: мне надо много-много писать и жить, наслаждаясь своей крохотной жизнью. n