04-09-01
Лидия САДЧИКОВА
Челябинск
В его судьбе перипетий не меньше, чем в самых "закрученных" из сыгранных им ролей (а чего стоят, например, Гамлет, Сирано де Бержерак или дон Жуан!). Михаил родился в Ленинграде, рос в интеллектуальной, творческой среде. Семья Козаковых жила в так называемой писательской надстройке в доме на канале Грибоедова. В их квартире бывали М. Зощенко, Е. Шварц, А. Мариенгоф, В. Каверин. В 1936 году двухлетнего Мишу разлучили с матерью, которую почти на пять лет бросили в сталинские лагеря по нелепому обвинению в шпионаже. Отца, известного ленинградского писателя, пощадили, но на одной из его пьес Сталин собственноручно написал: "Вредная и пацифистская". Кто после этого решится издавать работы такого литератора? Семья голодала, живя помощью близких друзей. Старшие, сводные братья Михаила (Владимир и Борис) были убиты - один на войне, другой из-за дикой случайности. Однако сам Миша рос избалованным - "постаралась" няня Катерина. Сценическую профессию он выбрал, считая, что это позволит жить легко, в общем, играючи. Слава Богу, быстро понял, что это не так, и всерьез стал относиться к актерству. После роли в фильме "Убийство на улице Данте" к Козакову пришла слава. А потом было много чего: не только та, заметная для всех, яркая, эффектная жизнь популярного актера театра и кино, но и многие "закадровые" события: четыре женитьбы, результат которых - пятеро детей, автомобильная авария, тяжелая болезнь на грани жизни и смерти, душевное расстройство и лечение в "психушке" (в актерских кругах болтали, что так он расплатился за постановку мистической "Пиковой дамы" на телевидении). Была пятилетняя жизнь за границей, в Израиле, где немолодому уже Козакову с юной четвертой женой и маленьким сыном пришлось побороться за место под солнцем. А вернувшись обратно, привыкать к незнакомой, "новой" Москве. Наверное, сев за письменный стол, он мог бы написать обо всем этом не одну книгу. Он и написал. Но пока что одну. Называется "Актерская книга".
- Объективно я должен считать себя счастливым человеком, - сказал Михаил Михайлович. - Я видел много интересных событий, Общался с замечательными людьми. Играл у очень хороших режиссеров: у Охлопкова, Ефремова, Волчек, Эфроса. Я что-то снял...
- Ничего себе - "что-то": "Покровские ворота", "Безымянная звезда"!
- Неважно. Я занимался еще и таким любимым делом - читал со сцены стихи. Есть дети, внуки. Чего Бога гневить - я счастливый человек. А субъективно - нет. Потому что у меня много грехов. С годами они накапливаются. Совесть начинает мучить. Один из моих грехов - уныние. Человек по природе эгоист, но я не люблю себя.
- Извините, вы сейчас не кокетничаете?
- Если бы! С годами все сильнее ощущаешь свое несовершенство. Это ведет к пессимизму. Заставляет сомневаться во всем. "Имею ли я право заниматься профессией своей?", - задаю себе вопрос. И еще: "А что я сделал за жизнь?" Сделать-то сделал, конечно. Но что я дал людям? Дом построил, вылечил кого-то? Начинаешь взвешивать хорошее и плохое... К тому же сейчас я не в самой лучшей физической форме. Слава Богу, на сцене мое недомогание не видно. Я сосредотачиваюсь. А вот вне сцены я уже не тот.
- Легко ли вы согласились играть роль Шейлока?
- Да. Меня никто не уговаривал. Так случилось, что еще в молодости в своих размышлениях я всегда включал эту роль в круг тех, которые мне хотелось сыграть. Даже не могу объяснить, почему. Не сказал бы, что это роль-мечта. Мечтать можно о Гамлете, которого я когда-то и сыграл. Впрочем, сам я никогда ни о чем особо не мечтал, если говорить о ролях. Мечтал читать стихи: Пушкина, Самойлова, Бродского. Хотел и читал. Не был обижен и ролями в театре, кино. А вот мысли о Шейлоке давно не давали мне покоя. Характер ли персонажа, ритм ли роли, парадокс, который в ней заключен. Когда театр Моссовета мне ее предложил, я сказал: "Давайте попробуем". И вот результат. Честно говоря, она доставляет мне некоторые муки. Хотя и радости тоже. Потому что всегда играешь на грани. Чуть отступил - и уже или антисемитский спектакль получается, или наоборот. Шейлок выписан Шекспиром сложным. Это не Ричард III, конечно, то есть олицетворение злодейства. Но Шейлок - это тип. Тип еврея. Трактовка роли и доставляла мне сложность. Каково ее придумать, эту роль, если в этом типе всего намешано. Не во всем еврейском народе, а вот именно в этом типе Шейлоке, несущем комплекс оскорблений, но в экстремальную минуту делающимся чудовищем, потому что ненависть порождает ненависть. О его противоречивости писал еще Пушкин: Шейлок чадолюбив, но мстителен, он хитер, но порой доверчив, он умный, но взрывной. Знаете, когда я выхожу на сцену и читаю Пушкина, я как бы кислород впускаю в себя. То же происходит, когда играю, скажем, Фауста (тоже непростой типчик!). Там меньше мучений чисто интеллектуальных и эмоциональных, чем в роли Шейлока. Но все равно я ей рад. Я далек от мысли, что играю положительного персонажа, но я адвокатирую роль, ищу характер. Это трудное счастье, очень трудное.
- В вас, Михаил Михайлович, есть что-нибудь из тех черт, которыми вы обозначили характер своего героя?
- Боюсь, что нет. Разве что страдания. Страданий в моей жизни тоже было много.
- А как вы готовитесь к "Королю Лиру", который собираются ставить в театре Моссовета специально "под вас"?
- Ничего не могу сказать, потому что я вообще никогда не говорю о будущем. Лучше говорить о том, что уже свершилось. У меня антреприза, в репертуаре которой несколько любопытных вещей, в том числе спектакль "Играем Стриндберг-блюз". У Дюрренматта есть пьеса "Играем Стринберга" по мотивам пьесы этого драматурга "Пляски смерти", а Дюрренматт создал этакую трагикомедию. Я же ее "омузыкалил". Играют три актера - Владимир Стеклов, Юлия Рутберг, Анатолий Лабодский и джаз-квартет Бутмана. В спектакле звучат стихи Бродского, они поются, а я веду спектакль как бы от автора. У нас есть и комедии. Ведь публика их любит, а я люблю комедии ставить и играть. Так что поставил "Невероятный сеанс" и "Цветок смеющийся", другие спектакли. Надеюсь, некоторые увидят и челябинцы, я очень хотел бы к вам приехать. Мы стараемся гастролировать. Играем не только в Москве. Играем во Владивостоке, играем в Нью-Йорке.
- У вас семейная антре-приза? Можно так сказать?
- Да, конечно. Аня, моя жена, - директор. На ней огромный труд. Ведь нам никто не помогает, нет ни инвесторов, ни спонсоров, ни государственной поддержки. Идет адская борьба за выживание. Но мы держимся. Наша антреприза стоит на плечах моих и Аниных. Точнее, наоборот: прежде всего на Аниных.
- Писали, что и быт вашей семьи на плечах жены.
- Да-да. У нас двое детей. Мишке двенадцать лет, Зоечке - шесть, она пошла в первый класс. А еще и я "на Ане". Мне скоро 67 лет будет, и, как все не очень молодые люди, я иногда болею. Неловко, конечно, хвалить свою жену, но я с годами все больше изумляюсь, как она все переносит. Почему?
- Можно, я скажу почему? Потому что вас любит.
- Наверное. Удивительная женщина!
- Думаю, ей очень неприятно читать о вас статьи вроде той, что появилась в Интернете - "Михаил Козаков: бродячий беспомощный бабник".
- Зачем люди такие гадости пишут!
- Извините, съехидничаю: если человек четвертый раз женат, то он уже бабник?
- Да бог с ними. Я не читаю статьи о себе. Вообще не читаю газет, журналов. Сегодня все на продажу. Если честно, мне так мучительно давать интервью. Врать я не умею. А когда не врешь, то интервью получается... неестественным.
- Неестественным?
- Ну да. Каким-то странным. Сейчас ведь читатели любят внешнюю, эффектную сторону жизни звезд, к каким, кстати, я себя не отношу.
- И напрасно. Вы такой знаменитый, популярный, вызывающий большой интерес. Но вокруг вашего имени действительно нет шумихи. Очевидно, именно потому, что вы ее сами не создаете.
- Я - человек XX века, а точнее, его середины. Не могу сказать, что я чистый "шестидесятник". В 70-80-е годы тоже много всего происходило. Но именно в 50-60-е я жил в своей среде. А потом очень много ушло из жизни ближайших друзей, мой круг сужался. Недавно вспомнились мне строки: "Кому ж из нас под старость в день лицея торжествовать придется одному? Несчастный друг! Средь новых поколений докучный гость и лишний, и чужой он вспомнит нас..." Это Пушкин, еще будучи молодым написал. Но... Надо жить! Воспитывать детей. Надо работать! Для этого сохранить здоровье, везение, разум. Если что-то нравится публике (а для кого мы, собственно, творим!), надо с благодарностью относиться к этому. n