07-02-01
Из Нижегородских земель, от Светлояра, лесные тропы и река Унжа привели меня к заветному камню, что стоит посреди заброшенной деревни Шаблово Костромского края:
Мечта вторая - Русь Кологривская: художник Ефим Честняков.
В середине 70-х годов по Москве и Костроме прошла внезапная волна выставок неизвестного доселе живописца Ефима Васильевича Честнякова (1874-1961), оказавшегося учеником знаменитого И.Е. Репина. Каждая новая выставка расширяла границы залов и количество представленных работ. Инициаторами тех вернисажей были реставрационная мастерская имен И.Э. Грабаря и Костромской художественный музей в лице искусствоведов Савелия Ямщикова и Владимира Игнатьева. Почти десять лет, вплоть до 1983 года, длилась череда художественных откровений работ Ефима Честнякова, представившая не только мастера живописи, но и философа, поэта, педагога. Необычность и таинство представленного ощущалось во всем: в мерцающих холстах, населенных огромным количеством персонажей какой-то неведомой страны (Россия ли то была?) утопической сказочности, в сотнях глиняных игрушек-образов, в многостраничных дневниках, ставших откровением для многих из нас. Одним словом, мы вдруг узрели въяве великую ИНОНИЮ, иную страну, о которой мечтали в своих стихах-манифестах великие русские поэты-пророки крестьянской Руси-России Николай Клюев и Сергей Есенин (не случайно их имена встречаются у Е. Честнякова). И это огромное "чудесное щедрое яблоко", взросшее в глухом костромском лесу на "старой-старой яблоне", которым дедушко-крестьянин, словно Христос, накормил всю деревню. Как это просто и глубоко: "Привезли домой яблоко, и вся деревня сбежалась, глядит: "Кто вам дал?" - спрашивают. - "Бог дал", - отвечает дедушко. Почали. Стали пробовать: сладкое, душистое, рассыпчатое. "И мне, - просят, - и мне!" Дедушка дает всем. Вся деревня наелась, похваливают: такого-де дива не слыхивали. И ели дедушко и бабушка, мужик и баба, и их ребята - парнеки и девоньки: Кушали сырым, и печеным, и в киселе, и перемерзлым, когда пришли холода. Соседям всем завсегда давали, особенно кто захворает. И хватило им яблока на всю осень и зиму до самого Христова дня".
Эту сказку-притчу Ефим Честняков написал в начале ХХ века, но она обращена и в новое тысячелетие, проповедуя согласный мир и душевную доброту среди людей, живущих на этой земле.
Он родился в деревне Шаблово Кологривского уезда Костромской губернии. Здесь, на вольном крутояре, раскинувшемся вдоль речного простора Унжи, Ефим Честняков обрел свое, заветное, поняв его как жизненное предназначение. Да, он прошел школу Академии художеств, общался со столичной богемой дореволюционного Петербурга, познал мытарства провинциального учительства в соседних губерниях, но, в итоге, вернулся навсегда в отчее родное Шаблово к своим крестьянам, построив за долгие десятилетия света и тьмы, страданий и радостей, потерь и обретений собственную философию бытия. По сути - это философия мечты, утопии о мировом "Городе Всеобщего Благоденствия". Но вызревала та философия из каждодневности быта и запечатленных мыслей: ":Зима без холоду не бывает. Так устроено. А лето без тепла. Все имеет свое назначение. И болеть недосуг. А когда нет на болезни времени, их и не бывает. Вот: Надо ложиться головой на север, по магнитной стрелке. И голова не будет болеть, здоровья больше будет. Как народ-то говорит: "Держи голову в холоде, живот в голоде - не переедай, а ноги в тепле". Хоть и в избе, а холоду к северу больше, а тепла на южной стороне. Да и сама природа так подсказывает, ведь недаром, опять же, говорят "земная ось". Мирозданье-то не просто так, а все целесообразно. И не надо его нарушать, а соблюдать надо. Лишнего не нужно: ни холода, ни тепла, а в меру того и другого. Вот, видишь, печка - я ее сам строил. Что в ней особого от других печек? Не одна печурка, а три углубления-то. Одно мелкое - для сушки потного, ну вроде рукавиц, когда они только потные; а вот это, поглубже, - для сырого; а совсем глубокая печурка - для очень сырого, когда, например, по воде пришлось проходить в лаптях и онучи намокли. Выдумал я сам такую печку. В каждом человеке есть и строитель, и разрушитель. Польза определяется тем, чего больше. Мнений много, а зерно правды одно:"
Из таких вот частностей складывается образ этого самобытного человека, рассказавшего в своих сказках истинную быль о времени и о себе.
"Жила-была деревенька - дворов тридцать. Стояла в лесу, от жилых мест не близко: Деревня располагалась по склону горы, с полдневной стороны к солнышку. Хорошей дороги не было. Сообщались больше зимой, когда болота замерзнут: а летом только в самое сухое время: Жители этой деревеньки не видели городов, железных дорог, пароходов. И кому приходилось слышать о таких диковинках, им это казалось совершенно чудесным, как сказка:"
Так в "Сказке о летучем доме" Ефим Честняков описывает деревню Выскириху (от слова "выскирь" - пласт земли, обнажившийся вместе с корнями сваленного ветром дерева). Мы узнаем в ней его родное Шаблово, раскинувшееся по склону горы, называемой здесь, как всякое высокое место, "шаболой". Думаю, что место это можно назвать и Шамбалой - высотой духа, Державой Света в рериховском понимании ("Качество мыслей будет вожатым, а ненасытная устремленность будет крылами света Софии. Ведь сиять, но не сгорать заповедано", - говорил Н. Рерих). Обитель святых и праведников в далеких Гималаях соотносима с тихой обителью этого истого русского подвижника северной костромской Руси. Подготавливая будущую эпоху добра и истины, Ефим Честняков брал первые уроки в "тенишевской школе" в Петербурге (1901 г.), организованной известной русской меценаткой княгиней Марией Клавдиевной Тенишевой при участии И.Е. Репина. Между учащимися той школы были сын Репина - Юрий, Елена Маковская, Иван Билибин. Из этого художественного гнезда молодой Честняков вынес убеждение о том, что необходимо найти свой путь в народном искусстве, крестьянской культуре. И он его нашел ("Конечные цели мои - деятельность в деревне") в отчем Шаблове, которое мы вправе считать местопреемником тенишевского Талашкина под Смоленском и мамонтовского Абрамцева под Москвой. И давние слова Е.В. Честнякова из письма к И.Е. Репину подтверждают это: "Вся суть дела в том, что не хочу я профанировать свою русскую душу, потому что не понимают, не уважают ее: Поэтому мне и приходится гордо замыкаться в себе. Потому что в стране не мы хозяева: все обезличившее себя заняло первенствующие места, а великое русское - пока вынуждено молчать до "будущего": тогда оно польется могучей рекой и зальет собою все", - писал с надеждой молодой художник в 1902 году.
Приуготавливая такое будущее, Честняков возвращается в 1914 году в Шаблово - навсегда! Только ближайший Кологрив и местные деревни станут его просветительской вотчиной, где несколько поколений крестьян пройдут честняковские художественно-нравственные университеты, слушая сказки-"сочинушки", участвуя в театральных действах на лесных полянах, деревенских улицах, в избе-овине, рисуя природную красоту северного края. Многое было: деревенские игрища, хороводные представления, передвижной театр с декорациями, лепными игрушками, масками и: постоянная нужда, сопровождавшая художника с малых лет (лишь в 1960 году, когда Честнякову было под 90 лет, Кологривский райсобес назначил ему пенсию 8 рублей - после долгих споров и по настоянию общественности, чиновники отговаривались тем, что у старика "нет рабочего стажа".
Еще в 20-е годы Ефим Васильевич писал другу-земляку: "Годы мои уходят, стал волноваться за судьбу своих словесных и изобразительных произведений: Время тянется в очень трудных обстоятельствах, а дело мое - плачет: Не знаю, как быть и что делать? Если бы я был только художник-рисовальщик, без общественных задач, мне бы можно было обслуживать округу крестьян рисованием портретов, как советует кое-кто, и получать таким образом кое-какие рубли: Но у меня (как у русского) широкие затеи: и лепка, и словесность, и живопись, и даже детский театрик, который, как и все мои искусства, совершенно бездоходен. А зимнего времени на него ухлопано порядочно: маски вместо грима (я против мазания), свирели, даже гармонии. Музыкальных инструментов изобрел до десятка, только голоса не язычковые, а "духовные", что тоже изобретение в некотором роде.
Алексей КАЗАКОВ
(Окончание в следующем выпуске полосы "Большой мир").