09-02-02
Владимир СПЕШКОВ
Магнитогорск-Челябинск
"Ну что можно сказать о "Гамлете"! Все ставят. Каждое поколение его ставит, и правильно делает. Значит, это чудо какое-то, которое привлекает каждого человека, занимающегося театром. Значит, любой театральный человек может сказать этой пьесой все, что он хочет",- пишет в своих мемуарах Юрий Петрович Любимов, поставивший тридцать лет назад на Таганке одну из самых значимых для ХХ столетия версий "Гамлета" с Владимиром Высоцким в главной роли.
Виктор Шрайман, постановщик и автор сценической редакции магнитогорского "Гамлета", не раз напомнит о том легендарном спектакле: голос Высоцкого (поющий или читающий строки монологов) стал равноправным участником того сценического многоголосия, которое создает режиссер. Вообще же к постановке шекспировской трагедии Виктор Львович шел едва ли не три десятилетия, первую режиссерскую разработку "Гамлета" он написал еще в студенческие годы, когда учился в Ленинграде на курсе легендарного мастера театра кукол Михаила Михайловича Королева. Бог весть, что осталось от того замысла в нынешней постановке, но то, что за годы раздумий, собственной режиссерской практики и театральных впечатлений на стороне этот замысел оброс множеством новых смыслов и ассоциаций, очевидно.
"Гамлет" Шраймана - очень цитатный спектакль, пусть это чаще всего и не лобовые цитаты. Главные "три источника и три составные части", на мой взгляд, таковы. "Гамлет" Любимова и Высоцкого - раз. "Гамлет", поставленный и сыгранный два с лишним десятилетия тому назад главным художником магнитогорского театра куклы и актера "Буратино" Марком Борнштейном, - два. Шрайман, создатель, как и Борнштейн, и главный режиссер "Буратино", в работе над тем спектаклем не участвовал, но, без сомнений, сохранил эмоциональную память о его особом метафорическом, многослойном пространстве, когда неживое оборачивалось живым, случайная деталь (игральная карта, кукольный пупс) cтановилась емким и неслучайным образом, а канонический текст был лишь отправной точкой для создания театрального текста. И очень важный для "Гамлета" Шраймана смысловой момент о неизменности природы и сути власти (она не бывает хорошей) вне зависимости от олицетворяющих ее персонажей (призрак убитого короля, отца Гамлета, говорит голосом своего убийцы - Клавдия), думается, тоже оттуда, хотя это бродячий сюжет многих "Гамлетов". И, наконец, третий источник - практика режиссерских прочтений не только шекспировских, но любых классических текстов, в мировом театре последних десятилетий.
В связи с последним "Гамлет" Шраймана совершенно не подходит для школьных культпоходов, "познакомиться с пьесой" на нем не получится, ее лучше знать заранее, чтобы понять, от чего отказывается, а что привносит режиссер. Привносит свою сценическую редакцию, составленную из множества вариантов перевода трагедии (основные - Пастернак и Лозинский, но по фразе, по сцене еще едва ли не из десятка авторов: сцена с могильщиками, к примеру, из перевода великого князя Константина Романова). Привносит стихи других авторов: спектакль открывается хоровым чтением слегка переиначенного Пастернака ("Гул затих, ты вышел на подмостки:"), а сцену смерти Офелии (у Шекспира о ней лишь рассказывают) режиссер превращает в некий сценический клип романса на ахматовские строчки ("У кладбища направо пылил пустырь, А за ним голубела река. Ты сказал мне: "Офелия, иди в монастырь Или замуж за дурака:"). Колеблется пересекающая сцену конструкция, в клубах дыма и потоках света едва видна хрупкая фигура девушки, обрывается музыка, Офелия исчезает в раскрывшемся сценическом люке, а в луче прожектора ввысь возносится, как отлетевшая душа, ее игрушка - плюшевый медвежонок в кружевном платьице.
Таких клипов-аттракционов, придуманных иногда более, иногда менее изобретательно, в спектакле множество. Он вообще чрезвычайно насыщен, скажем так, внеактерскими эффектами. Вещественными знаками и символами: лопаты на авансцене по мере водружения на них табличек с именами гибнущих героев будут превращаться в могильные кресты. Ремни как главная составляющая костюмов Гертруды или Офелии должны символизировать несвободу и насилие. Будут водружать и сдергивать некий мифологический флаг. Будут бесконечно много танцевать: два вставных танцевальных номера Розенкранца и Гильденстерна, кабаретное шоу заезжих актеров, фантасмагорические и необычайно эротичные придворные танцульки: Много музыки: французской, английской, разной.
Спросите, как среди всего этого размещаются "Быть или не быть?" и "Увы, бедный Йорик!"? Как-то размещаются, но не сказать, чтобы очень органично. Как ни банально, но выигрывают актеры, чьи роли наименее пострадали от купюр. Замечателен Клавдий Игоря Кравченко: ущербный сухорукий тиран, квинтэссенция всех шекспировских злодеев, начиная с Ричарда III, полубезумец и садист, в какие-то мгновения способный вызывать сострадание. Вообще роль мастера, виртуозная по пластическому рисунку (смесь обезьяны и рептилии), по интонационному ряду. В своем Полонии Сайдо Курбанов выявляет прежде всего лицедейскую природу этого царедворца с опытом актера-любителя: в какое-то мгновение даже Гамлет понимает: этого не переиграть. Растерянность перед жизнью и царственная красота - это королева Гертруда Елены Ериной. Так и не повзрослевший ребенок, круглоглазая жертва жестоких взрослых игр - без памяти влюбленная в Гамлета Офелия Юлии Нижельской.
О Гамлете. Его играет молодой герой Магнитогорской драмы Андрей Майоров (в день премьеры ему исполнилось двадцать три). Едва ли не самое интересное в том, что он делает, - путь взросления, становление личности, осознание безысходного трагизма жизни (и смерти). Известие о кончине отца застает беспечного студента во время игры то ли в регби, то ли в американский футбол (еще один аттракцион этого спектакля). Все дальнейшее - посыпание главы траурным пеплом, первая седая прядь, появляющаяся после встречи с призраком отца, стремительное даже не взросление, а старение, когда у могилы Офелии появится седой, хромой и отчаянный Гамлет с больными глазами, - это превращение человека юного и беспечного, человека обычного, как вы да я, в страдающего, мыслящего, ищущего смерти, но не верящего, что она дарует покой и утешение, героя. Не такого, как вы да я, безумного принца Датского.
Пока еще трудно утверждать, что Андрей Майоров играет этот путь, эту трансформацию своего Гамлета абсолютно органично. Есть внешний рисунок, нет внутренней глубины, есть искусство театра, не хватает простой (самой важной!) жизненной боли. Это не проблема только молодого актера (он набирает глубину с каждым новым выходом на сцену), это проблема всего спектакля. Захватывающе красивого в какие-то мгновения (художник этого "Гамлета" - молодой главный художник театра "Буратино" Анвар Гумаров), чрезвычайно изобретательного и в деталях, и в массовых сценах (Шрайман выводит на сцену целый хор плакальщиц и плакальщиков, которым отдает жалобные песни Офелии, усаживает Гамлета на мотоцикл, создает целую феерию цвета и света из сцены "Мышеловка", вводит новых действующих лиц и т.д., и т.п.), но минующего сущностные вопросы бытия, не пробивающегося к ним. А потому при всех своих эффектах временами этот "Гамлет" выглядит очень старомодно: на театре "про что" вдруг опять стало важнее, чем "как", а создатели спектакля этого как будто не заметили. Что не отменяет, разумеется, ни серьезности достигнутого результата (это очень профессиональная работа большого режиссера, демонстрирующая возможности и класс магнитогорской труппы), ни того, сколь важна такая роль для становления талантливого Андрея Майорова. Надеюсь, что это не последний его Гамлет. n