11-04-08
4 апреля. В "сухоядную" пятницу я думаю об унылости поста. Все, что так радовало в самом начале, теперь приедается, духовные силы не прибавляются - и не то чтобы хотелось поесть чего-нибудь (хотя все чаще "запретная" еда терзает мое воображение, особенно почему-то яичница и творог), а просто нервы как-то слабеют, истончаются, прибавляется раздражительность. В общем, хорошего мало. По совести, надо было бы печенье всю неделю есть ("кресты") - не случайно, по-видимому, выработалась эта практика.
5 апреля. Ничего интересного в эти выходные: готовлю по просьбе детей гаспаччо из свежих и соленых помидоров, огурцов, томатного сока, жарю специальные гренки к нему - получается вкусно, хотя и далеко от отечественной традиции. Но для меня гораздо важнее понять собственное состояние: это самый настоящий кризис, апатия, когда не хочется ничего, ничто неинтересно, а основное настроение - это, мягко говоря, раздражение на всех и вся. Как же так, почему именно сорокаднев установлен как время поста? Это слишком долгий безрадостный период, должен же быть какой-то предел! Надеюсь на "третье дыхание", но пока чувствую, что надежды на него так же немного, как и на "третий глаз".
6 апреля. Начинается пятая седмица, впереди еще три недели строгих ограничений. Я пеку ржаной хлеб - получается лучше, чем прежде, но все же слишком кисло. Не так-то просто с нуля приобщаться к забытым традициям. С мрачным унынием представляю себе Страстную седмицу - там и вовсе есть нельзя почти всю неделю. Конечно, я понимаю, что без молитв и собственно веры пост бессмыслен. Но как-то должна же физиология организма учитываться!
7 апреля. Такой суетный день, что я напрочь забываю о Благовещении. Вот такая история - всего два дня на весь пост, когда рыбу можно есть, - 7 и 20 апреля (Благовещение и Вербное воскресенье), и один из этих двух дней я "просухоядствовала". Плохо, конечно: Но уже "часы" включились: понедельник, среда, пятница - сухоядение, невареное без масла.
Узнаю, между прочим, что пятая седмица посвящается преподобной Марии Египетской. Легенда, связанная с ее именем, не только весьма любопытна, но и чрезвычайно уместна именно в это время - когда организм достигает очередного предела. Одиннадцатилетняя девочка покидает родной дом и бежит в Александрию - шумный многолюдный город. Бежит она вовсе не потому, что ищет духовного просветления (так нередко начинаются жития святых, а Иоанн Лествичник специально посвящает целый раздел благословению всех, кто отрекся от родителей ради служения Господу). Будущая отшельница ищет страстей и развлечений. Она настолько развратна, что скоро становится одной из "достопримечательностей" Александрии, поражая своей безнравственностью даже видавших виды грешников.
Сколько так могло продолжаться - неизвестно, если бы однажды во время Великого поста не оказалась она на празднике Воздвижения Святого Креста в Иерусалиме. Вместе со всей толпой Мария последовала в церковь, но неведомая сила не давала ей переступить порог. Вот здесь грешнице и стало по-настоящему страшно. Она могла видеть в проеме церкви икону Богоматери - и взгляд с этой иконы глубоко потряс ее душу. Согласно легенде, именно в эту секунду она осознала глубину своего падения и принялась долго и усердно молить Богородицу о прощении. Наконец, Богоматерь смилостивилась и велела грешнице нести строгий пост в Иорданской пустыне. Там и прожила Мария "в полном одиночестве, 47 лет, питаясь одними кореньями, претерпевая голод и холод, помыслы и искусительные образы".
Преподобной Марии Египетской молятся об избавлении от блудной страсти, для церкви она навсегда является образцом и примером бесконечной доброты Пресвятой Девы, не отказывающей в своей милости падшим и заблудшим.
История эта более всего впечатляет меня своей уместностью. Вот - ослабеет мирянин на посту за долгих 28 дней, истощатся его силы, а тут и седмица Марии Египетской, рассказ о невозможности "насытить душу" никакими плотскими удовольствиями. И глядишь, дух его укрепится, а черствый сухарь вновь покажется желанным и достаточным ужином. В общем, все продумано в сценарии Великого поста, а не просто так.
8 апреля. Проморгав Благовещение, я все же стремлюсь узнать, каким должен был быть этот праздничный день. Оказывается, действительно, можно было есть рыбу, а также горячую пищу с маслом. Шмелев упоминает "великую кулебяку на Благовещение, с визигой, с осетринкой:" Кулебяки из нашей ежедневной жизни ушли, хотя традиция огромных подовых пирогов с разными начинками дошла до эпохи "письменных рецептов" и вполне доступна любой хозяйке. Но вот что действительно жаль (и страсть как хочется попробовать) - это визигу. Вот уж воистину утраченный национальный продукт! Я все про визигу знаю - и как ее подцепить, и как из хребтины вытащить: Но при этом ни разу не ела ее, не представляю себе даже кулебяку с визигой, как, впрочем, и мои дети. Ушли осетровые из нашей ежедневности - и визигу унесли с собой:
Размышления о "рыбном дне", который я так опрометчиво пропустила, дух мой особо не укрепляют. Уже привыкнув есть один раз в день, вечером, я все же замечаю, что вечно так продолжаться не может. Пост - не диета и не образ жизни, это именно сознательное - временное! - ограничение.
9 апреля. Берусь исследовать судьбы великих постников. Прежде всего, отмечаю про себя, что многолетнее воздержание (пожизненное постничество) всегда расценивалось мирянами как чудесный подвиг. Чем больше разных историй попадает в поле моего зрения, тем больше я убеждаюсь, что, собственно, подвиг в том и заключался, что отшельник отказывался от привычной пищи, носил лохмотья, довольствовался жалкой лачугой или даже какой-нибудь расщелиной в скале. Это и был подвиг духа. Я вспоминаю, как по улицам нашего города долгое время ходил длинноволосый старик-атлет - практически голый, босиком шел он по заснеженным дворам с неизменным хвостом-"валиком" на макушке. Нет сомнений, что производил он впечатление "городского сумасшедшего", а по сути-то мог бы восприниматься как новый святой. Впрочем, еще Лермонтов в "Пророке" - горьком ответе на пушкинские восторженные строки о богоизбранности гениев - изобразил такого всеми гонимого отшельника, над которым глумится толпа. Так что "великим постником" можно стать только при стечении обстоятельств:
В Дивеевском монастыре, где я была прошлым летом, рассказывают самые разные истории про Серафима Саровского. В церкви устроен небольшой музей старца - огромные (нечеловеческого размера) "боты"-лапти, ряса, веревка-пояс. Сестры рассказывают "чудесные истории", в том числе и о посте старца. Дескать, жил на отшибе, раз в неделю придет в монастырь, возьмет хлеба большую ковригу - и обратно. А перед смертью рассказал, что хлеб он и не ел вовсе - питался одной снытью (такая сорная трава), которую сушил летом, чтобы варить из нее зимой похлебку. А хлебом кормил птиц и зверей. Прожил старец долгую жизнь, был, как видно, богатырского сложения.
Тут я задумываюсь о том, что, несмотря на пост, вовсе не худею - вешу 69 кг, не чахну, не сохну. Что мы знаем о возможностях нашего организма? Практически ничего, кроме нескольких "мифов и легенд".
Я читаю историю Сергия Радонежского. Он тоже был известным постником, о еде не заботился - в прямом соответствии с евангельскими заповедями ("птицы Божии не сеют, не жнут, а сыты бывают:") Но у него было и еще одно правило - обязательно заниматься физическим трудом. Был он замечательным плотником, а это, понятно, отнимает много физической энергии. И прожил до глубочайшей старости, не потеряв способности трудиться. Поистине замечательные примеры!
В очередной раз задумываюсь о смертельном воздействии цивилизации на человека - прямо сами себе могилу роем. Бесконечное сидение за компьютером, засоряющее мозг, разве не могила нашей души? Вот Сергий Радонежский строгал свои доски, руки и мышцы работали, а мозг был свободен - и для молитвы, и для размышлений. А мы, когда свободная минутка находится, включаем телевизор - лишь бы один на один с собой не оставаться.
Именно сейчас я понимаю всех своих "товарищей по несчастью": остаться с собой наедине - это настоящая пытка. Потому что сам себе ты неимоверно скучен. А ведь это говорит только об одном: о неспособности к рефлексии, о неумении анализировать свою внутреннюю жизнь и даже - печально! - о ее отсутствии. Да, заслонились мы не от природы только, но и от себя самих.
Сегодня, во время поминания великой грешницы Марии Египетской, сумевшей достичь святости покаянием и молитвами, я тем не менее упрямо возвращаюсь мыслью к простым радостям жизни. Не получается добиться "конгруэнтности" с правилами поста. Вот и у Шмелева: пост приближается, а рассказчик ждет его не дождется - и вовсе не потому, что духовно собирается очиститься: "А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам... А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью: А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками... а моченые яблоки по воскресеньям!" Вот и попробуй не соблазнись.
Марина ЗАГИДУЛЛИНА, доктор филологических наук, заведующая кафедрой теории массовых коммуникаций ЧелГУ