14-04-99
"Пошлость - это не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность. Припечатывая что-то словом "пошлость", мы не просто выносим эстетическое суждение, но и творим нравственный суд".
Если принять систему набоковских метафор, где бабочка суть средоточие всего прекрасного и благородного, что есть на земле, то пошлость - серая моль, разъедающая человеческую ткань.
В каждом русском романе Набокова, а также в некоторых английских непременно находится персонаж - носитель и одновременно идеолог пошлости. Эта проблема всплывает не раз в интервью Набокова, а для своих студентов в Корнуэльском университете писатель даже прочел отдельную лекцию о пошляках и пошлости, отдав должное русскому языку. Ибо в нем единственном есть то слово, которое лежит на другой, нежели простота и вкус, чаше весов.
"Творим нравственный суд..." Порой возникает мысль: а не перегибает ли он палку? "О любом человеке можно сказать что угодно, и в каком-то смысле это будет правда", - говорит герой фильма И. Бергмана. Жить в обществе и быть свободным от НЕЕ нельзя. Ведь тогда любая самая малая ложь, самый служебный компромисс - шаг в ее объятия. Набоков, кстати, чрезвычайно требователен к своему читателю: "идеального читателя я вижу в зеркале". И вообще, не парадокс ли, что столь, казалось бы, факультативный человечий грешок становится у Набокова абсолютным злом. Ведь были же кровавая революция, "изгнание из Рая", эмигрантская бедность, фашизм, наконец, заставивший в очередной раз пуститься в дорогу?
Набоков настолько серьезно озаботился этим явлением, что к тривиальности и вульгарности, чем характеризует пошлость, скажем, Даль, или похабщине, как ее понимает большинство наших современников, присовокупляет несколько методологически важных деталей. Главная из них - обман. "Ему ("величественному пошляку" - А.В.) присущи лжеидеализм, лжесострадание и ложная мудрость. Обман - верный союзник настоящего обывателя".
Пошляк, таким образом, ненадежен, как болотная кочка, какие бы возвышенные слова он ни произносил. Для Набокова слово имеет магический смысл, подобно первобытному сознанию, для которого несказанного не существовало. Безответственное словоупотребление превращает слова, а затем и понятия в мумии, оболочки, пустотные каноны. Н. Бердяев, характеризуя рассматриваемую тему, замечает: "Есть люди, которые чувствуют себя весело в пустыне. Это и есть пошлость". Когда никого и ничего вокруг нет, возникает ощущение, что можно все.
Показательна в этом смысле убежденность Набокова во внеположности литературы всяким идеям, этим рекламным роликам счастья. Известна нелюбовь писателя к сочинениям Фрейда. Тот создал фокус, наделив универсальным прикладным значением наблюдения над собой любимым. Хорошие для самого пациента, они становятся вредоносными для окружающих тотчас, как только получают формат идеологии. Пафос ее очевиден: снять с человека ответственность, объяснив людские пороки и непростительные слабости всякими фатальностями вроде детских психотравм и тотального либидо. Любому заинтересованному читателю, вероятно, знакомо это захватывающее чувство, когда непонятное и отвлеченное становится вдруг ясным и близким. Идеи - будь то фрейдизм, или коммунизм, или еще что-то - это психотерапевтические средства, поскольку делают понятным и объяснимым все на свете, упрощая при этом жизнь.
Между тем такое подспорье требует сумасшедших комиссионных. "Если я захочу что-либо понимать, то тотчас же изменю факту", - говорил Достоевский "голосом" Ивана Карамазова. Обманываться проще всем вместе, но похмелье всегда индивидуально, спасаться нужно в одиночку. Вот тут-то и пригождается "игольное ушко" набоковских романов с аккуратно, многостранично выписанными признаками красоты. Он вовсе не эстетствующий бездельник. "Увиденное не может быть возвращено в хаос никогда", - объясняет свою методологию Набоков. А красота - единственное, чему можно безоговорочно доверять. Яркий цветок приглашает невесомую бабочку длить жизнь. Но и внезапно пойманная органика в расположении "ничтожных" предметов (пятно на платформе, вишневая косточка, окурок) может быть не менее эстетически важной. Угадать здесь намек, что все повторится Облаком-Озером-Башней на следующем витке бесконечной спирали, и есть инструментарий искусства, его главное достоинство и его правда.
"Куда мне девать все эти подарки, которыми летнее утро награждает меня - и только меня? Отложить для будущих книг? Употребить немедленно для составления практического руководства "Как быть счастливым"? Или глубже, дотошнее: понять ч т о скрывается за всем этим - за игрой, за блеском, за жирным зеленым гримом листвы?
А что-то ведь есть, что-то есть!.."
Айвар ВАЛЕЕВ.