15-11-00
Сколько бы ни было мило старое представление "Спящей красавицы", оно все равно будет не нашим - это событие прошлого века, и от того века оно было неотделимым. Мы лишь только повторяли за своими предшественниками то, что они уже сказали до нас, причем повторяли очень долго, ровно сто лет.
Но сколько можно говорить о вечной любви в эпоху, где чувства практически мгновенны, а отношения сиюминутны? Возможно, классика спасает нас от жестокости современной жизни и мы ищем в ней забвение. Но тогда искусство превращается для нас просто-напросто в наркотик. И это один способ отношения к нему.
Если же обратиться к новой постановке как к явлению художественному, то нельзя не заметить целый ряд художественных достоинств. Во-первых, это неоднозначно, о чем наглядно свидетельствует разноречивость мнений. Во-вторых, произведение явно имеет авторскую концепцию. Здесь выражен свой взгляд на хорошо известную с детства сказку Ш. Перро, на знакомую музыку П.И. Чайковского, на хореографию М. Петипа. В-третьих, самым большим достоинством новой "Спящей", на мой взгляд, является то, что в одном произведении соединены две культуры, две эпохи, два века, XIX и XX, и художественными средствами показана их несовместимость. Рамки газетной статьи не позволяют сделать подробный искусствоведческий анализ. Я лишь позволю себе обозначить основные характеристики этого спектакля.
В спектакле намеренно проявляется явный диссонанс глубины музыки П.И. Чайковского и поверхностность хореографического решения спектакля. Здесь нет длинных пластических размышлений. Хореография постоянно прерывается и сопровождается неоднократными повторениями одних и тех же пластических фраз. В этом и есть один из ритмических признаков нашей эпохи. Об этой характеристике нашего времени уже говорили другие балетмейстеры, стоит вспомнить хотя бы спектакль Евгения Панфилова "Жизнь длиной в лето" или произведения Татьяны Багановой "Из жизни бабочек". Однако Карин Сапорта дает нам свой взгляд на эту проблему.
Система образов не предполагает четкого деления на главных и второстепенных героев. И хотя роли принцессы Авроры и принца Дезире все же обозначены, они не доминируют в спектакле над остальными героями. И в этом тоже есть признак эпохи торжества массового сознания.
Самой насыщенной по драматургическому действию можно считать вторую часть спектакля, где аналогии с нашим временем были самыми непосредственными, на мой взгляд, слишком лобовыми. В действии после пробуждения принцессы меняется ритм спектакля, и откровенные цитаты из Петипа перемежаются с хореографией сегодняшнего дня.
Вопрос в том, как относиться к искусству вообще и к этому в частности, а вместе с тем, как относиться к нашему классическому наследию, которое уже превращается в некий музейный экспонат, можно завершить эпизодом из самого спектакля. На авансцену выходит французский актер с фотоаппаратом и, снимая на сцене принца Дезире, обращается к зрителям со словами: "Вы хотите иметь фотографию настоящего принца XIX века?" Если мы в искусстве ищем ностальгическую привязанность к старой культуре (это свойственно русскому сознанию), тогда нужно сохранить "Спящую красавицу" в ее неприкосновенном виде, чтобы можно было, как страусу, прятаться в ней от нелицеприятного века. Если же считать смыслом художественного произведения наличие авторской концепции, то нужно принять настоящую постановку, как и любую другую, ибо личность и собственный почерк хорошо известного и достаточно популярного во Франции балетмейстера Карин Сапорта здесь бесспорно присутствуют.
Татьяна ВОЛЬФОВИЧ