15-11-00
С каждой минутой Рустам Петрович все более изумлял домочадцев. За завтраком он то фамильярно подмигивал сыну, то интриговал жену наглым взглядом обольстителя. От пугающих вольностей отца у Афони открылась икота. Мать, сама аккуратность, пролила кисель на подол расшитой гарусом юбки, которую надела впервые со дня свадьбы. Тут пес Трезор, блюститель порядка, не выдержал - принюхался к дыханию хозяина, однако повода к упреку не учуял и заходил в тяжелых раздумьях по скрипучим половицам. А отец, бестия, явно наслаждается томлением родных: им, в том числе и псу Трезору, запрещено портить вопросами аппетит главы семейства, пока он не прожует тщательно три куска пирога подряд. Сей строгий обычай отец ввел по возвращении из столицы империи, где узнал от городового с острой саблей о влиянии пищеварительной системы на ум человека. Рустам Петрович очень надеялся, что сын из подражания ему научится правильно есть, а значит, скопит ум и силы для будущей должности министра путей сообщения.
Едва он отставил тарелку, мать спросила вроде как безучастным голосом:
- Или жалованье повысили тебе, а, чудик? По императорскому займу выиграл?! Боже милостивый, решил пол в бане утеплить?!
Отец лишь отрицательно мотал головой, усмехаясь мелкости женских мыслей. Жестом факира он изъял драгоценное письмо прямо из воздуха и для пущего куража стал читать через увесистую лупу. По мере того, как актер-актерище декламировал строку за строкой, мать развела сцепленные руки, доверчиво разомкнула колени - поверила, что муж не разыгрывает ее, читает правду.
И Афоня весь вспотел, ожидая обещанного праздника, а пес Трезор даже пукнул, мечтая услыхать из письма покровителя патриотов словечко и про себя.
"Здравствуйте, сударь мой, Рустам Петрович.
Растекаться мыслью по древу не имею времени. О знаменитом патриоте с полустанка наслышан из газет, есть грех, читаю после обеденного кофе всякую галиматью. А вот желание отца-рабочего дать сыну настоящее образование умно и полезно для страны. Предлагаю такую судьбу Афанасию: учеба в начальных классах гимназии, засим перевожу его в мое училище, по окончании училища с золотой медалью ему открыта бесплатная дорога в институт путей сообщения. Казенный пансион гарантирую на все годы обучения, связи есть пока, дает Господь.
Ну а как выучится Афанасий вдали от родителей, да и забудет отца с матерью? Послушайте, сударь: переезжайте-ка в Сим всей семьей! Приставлю вас нянькой к младшим мальчикам в общежитие, там и поживете первый год. Мою супругу, Глафиру Алексеевну, до слез тронула ваша поэма о жене, хочется увидеть красавицу. По какому праву вы заперли ее в лесную темницу? Молодой женщине общение необходимо, иначе превратится в сущую ведьму, уже поверьте. Я как раз приобрел для училища двадцать "Зингеров". Выучится Фаина на белошвейку, так прокормит и себя, и детей, и вас!
С ответом о согласии на переезд советую не затягивать. Пока обустроитесь, пока сын привыкнет к городу, а там и в первый класс:
С наилучшими пожеланиями. Директор реального технического училища Иван Филаретович Балакин. Почетный гражданин города Сима Уфимской губернии".
Отец обвел родных запальчивым взглядом. Судьба обделила сироту и лаской ближнего в детстве, и смелостью, и ростом, оттого он сегодня вдосталь упивался ролью победителя - громыхнул кулаком по столу, аж дзенькнула ложка.
- А и хватит! Пожили босяками: Заруби на носу, Афанасий Рустамович: с этой минуты ты - инженер путей сообщения и ни шагу назад! Фаина, я для кого строю жизнь - почему молчишь? Министру в доме не рада?
Лицо матери с вялой мимикой замороженной души разительно оживало: смягчились складки скорби вокруг рта, крылья носа подрагивали в такт всполохам тайных чувств, глаза налились глубоким цветом вишни - сверкали, как и в лучшие дни, до признания мужа в измене. Она молчала и молчала, не в силах ответить. Заплакала.
Рустам Петрович устыдился своего пафоса, пояснил сыну жестами глухонемого, мол, ну, я и петух - распустил перья, ты не вздумай вырасти хвастуном. Он замер у жены за спиной и кроткими касаниями стал ласкать ее беззащитную шею.
- Ради тебя уедем, конечно, ради тебя. Думала, что бревно еловое: не понимаю твоей муки?
Дыхание матери участилось, она вся была во власти творящегося с ней чуда: от ласк мужа по телу пробегали божественные токи, сливаясь в единую лавину нестерпимой страсти. Рабыня с полустанка упала на колени перед исцелителем, прижалась к нему с благоговением, елозя набухшими сосками, ловя благодарным ртом его пахнущие железом и креозотом руки. Исстрадавшееся тело уже не внимало окрикам стыда: взор ее помутнел, ажурные оборки юбки на тугих ягодицах затрепетали, словно крылья бабочек, из тяжелого узла волос на затылке вылетела шпилька. Наконец, она судорожно выгнула спину, испустив в потолок протяжный, а для ушей семилетнего мальчика душераздирающий стон-крик.
Пес зарычал с угрозой, отец спохватился - заслонил ладонью распахнутые глаза сына. Мать на полу перед их ногами плакала уже навзрыд, шептала в исступлении:
- Спасибо, спасибо, спасибо - из петли вынул: Как вернулся из поездки, порассказывал о забавах с ней - я чувствительность враз и потеряла. Ночью подлаживаюсь под тебя, охаю, жена какая-никакая, а кровь у самой не кипит, рыбой стала. Ты насытишься и храпишь, за окном пурга, волки в дверь скребут - каково мне? А бросил бы ты меня - уехал к ней в столицу, тогда? Разве рыба ледяная нужна какому мужчине, еще и с довеском? Спас, спас, храни тебя Христос! Афоня, сыночек, благодари кормильца! Один у нас кормилец, другого не будет:
Афоня моментально просиял, сделав вывод, что жутковатое поведение мамы - всего лишь особый способ благодарности к отцу и не более. Мальчик повис на шее отца - осыпал его нос, щеки, лоб слюнявыми поцелуями.
- Спасибо за то, что кормишь маму с Трезором! Благодарствую, кормилец. И зайчикам сена давал:
Потрясенный отец отвернулся от домочадцев, ушел охлынуть в сени и там подозрительно долго шмыгал носом.
Впервые Рустам Петрович прочувствовал не умом, а сердцем, насколько зависимы от него жена и сын. Случись беда, Фаина даже расписаться не сумеет за его жалованье, Афонька и вовсе слепой котенок - да он же поводырь для них по жизни, властелин значимее императора! Вспышки прозрения, как молнии в грозу, высвечивали больные тайны в душе отца. Он еще ничегошеньки не сделал для жены и сына, и виной тому не злополучное сиротство, а лень и страхи, да-да, он не хочет нести ответственности за родных, предпочитает сам сосать из них соки - спрятался от жизни на полустанке и их хоронит заживо!
Вместе с новым очистительным мировоззрением к отцу приходила исключительная сила духа, которой ему так не хватало в прежние годы.
Он вернулся в комнату, вытянул мимоходом из кадки и кинул псу Трезору кус мяса немыслимых размеров. Предостерегающе прижал пальцы к губам:
- Цыц! Сглазите. Счастье в семье должно быть для всех поровну:
Вместо упрека мать рассмеялась, совсем девчонка, схватила с полки глиняную копилку и с маху разбила ее о скамью - медяки дождем брызнули на пол.
- Собирай, сыночек, твой банк! Сам купишь и билет в Сим, и шляпу министерскую. Или отец слову не хозяин?
Она потянулась с грацией кошки, запустив пальцы в пышные волосы, живот ее чувственно подрагивал, бедра под юбкой снова танцевали - глядела с насмешливым вызовом точно в зрачки мужа. Рустам Петрович, подыгрывая, озадаченно почесал затылок.
- Опять раньше графика? Ну, мама, ты и машина: Это почему же я не хозяин слову? Прямо здесь и сейчас - хозяин:
Он с гусарской лихостью оторвал непослушную пуговицу косоворотки, расстегнул ремень брюк. Довольная мать вновь расхохоталась, стрельнула взглядом в сторону сына и с лукавым огорчением развела руками.
- Ночью, ночью обсудим! Станция должна подыскать замену тебе - какой дурик согласится сюда?
Она смахнула слой пыли с футляра гармони, накинула ремень на плечо - увела кипяток страстей в безопасное русло. Супруги подмигнули друг другу, мать растянула меха, и оба дружно запели, адресуя песню ползающему и по полу сыну:
- Когда б имел златые горы и реки, полные вина:
На беленом известью потолке голубел отсвет бескрайних снегов за окном. Уютно потрескивали дрова в печи. На столе золотилась янтарем початая бутыль с брагой. По измазанной вареньем ложке ползла невесть откуда возникшая божья коровка - покровительница всех бедных, сирых.
Отец и мать с раскрасневшимися лицами сидели на кровати и упоенно пели на разные голоса. Играл на гармони теперь отец, мать уложила голову ему на плечо, смежила веки. Афоня выуживал ножом копейку из щели между половиц и вторил родителям визгливо, как подсвинок, - в детстве счастье выражают силой голоса.
И пес Трезор подпевал как умел, радый переезду в город Сим; ему до колик в печени опостылело холостячество на полустанке, где сучки являлись его взору только из окон пролетающих вагонов, да и те идеалистки - болонки с манифестными бантами на шеях. И дряхлый глухарь на крыше дома внимал доносящимся из печной трубы дивным звукам, птица спасалась от старости новыми впечатлениями.
в этот слаженный семейный хор, в это большое чувство вплелся чужой нотой гудок пока еще далекого паровоза. Звук гудка нарастал, ревел уже басом. В скалистом каньоне рядом с полустанком загромыхало стократное эхо. Прильнувший носом к проталине окна Афоня разглядел, как локомотив с карбидной лампой-прожектором на носу остановился точно напротив дома. Из заиндевелой кабины локомотива вылез мужчина с саквояжем в руке, энергичным взмахом свободной руки он попрощался с машинистом и, утопая в снежной траншее, направился к дому.
Мальчик обернулся к родителям:
- Черт гостя несет! С подарками!
Отец и мать переглянулись. Вместо поцелуя, сулившего бы продолжение их семейному счастью после ухода чужака, Рустам Петрович бестактно отпрянул от жены, почему-то весь напрягся. Фаина закусила губу, вспылила на ликующего в ожидании подарков сына:
- Сколько раз говорено, бестолочь: не поминай черта, грех великий! В угол поставить тебя? На горох? Поставлю! Живо умойся и расчешись.
Она по-старушечьи обвязалась шалью - спрятала и чудные волосы, свою тайную гордость, и вызывающе пышную грудь, тем самым дав понять отцу о полном безразличии к визиту постороннего мужчины. Но отец с тревогой следил за поведением пса: тело мохнатого увальня превратилось в слиток стальных мышц, когти скребли пол, в глазах искрила ярость кавказских предков - бдительный страж явно готовился к схватке со смертельным врагом семьи.
Однако у гостя оказалось хорошее русское лицо, а главное, что сразу ощутила впечатлительная Фаина, - от его богатырской фигуры в бекеше с погонами, простоватой улыбки, манеры чересчур усердно дуть на замерзший мизинец исходило обаяние корневой силы, великодушия. Остро запахло цветочным одеколоном, табаком.
После шутливого приветствия гость попросил воды. Он выпил полный ковш, забавно придерживая пальцами роскошные усы и аж крякнул от наслаждения.
- Фу, кажется, не умру сегодня. После преферанса горло сушит, ох, противная болезнь. А ты, бобик, чем страдаешь?
С дерзким любопытством офицер склонился к самой пасти разъяренного волкодава, который, нет сомнений, откусил бы ему нос, лопни сейчас натянутый поводок.
- Ага! Воспаление верхнего неба считаю доказанным - укол костью. Густой налет желчи на языке. Причина: злоупотребление служебным положением и жирной пищей. Лечение: на мороз самодура, на хлеб и воду! Вы, хозяюшка, тоже погуляйте с малым. Я за советом приехал к вашему супругу:
Рустам Петрович вздохнул с глубоким облегчением - чувство тяжести за грудиной таяло, потеплели и непослушные ноги, вернулась и ясность ума. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы парализовавший волю страх исчез: "Я за советом приехал:" Тот гость, прихода которого он ожидал даже во сне - целый год! - прямо с порога произнес бы совсем другие слова:
Отец и мать с трудом выволокли осатаневшего Трезора на улицу, Афоня юркнул за ними, и офицер остался в доме один - всего на минуты.
С поразительной для его комплекции сноровкой офицер удостоверился, что висящее на стене ружье не заряжено, что запасного выхода из дома нет, спрятал в ящик кухонного стола нож из златоустовской стали -тяжелый клинок может прилететь в спину, и даже заглянул в погреб.
Обеспечив возможную безопасность, капитан уже с прежним благодушием на лице снял бекешу, не забыв при этом переложить в карман бриджей миниатюрный браунинг. Табельный револьвер в кобуре он загодя убрал в саквояж, не желая пугать обходчика своим и без того боевым видом. Инструкция "о чести и достоинстве", плод ума великого князя, обязывала любого офицера армии выполнять служебное задание, пусть и секретное, непременно в форме с соответствующими званию и роду войск знаками отличия.
Три часа назад военпред князь Михайловской срывающимся от волнения голосом зачитал капитану Литвинову шифровку из штаба округа о событиях в бухте Чепульмо. Трагичная новость не повлияла на способности Литвинова мыслить быстро и логично. Военпред еще мял в руках шифровку, а Литвинов уже сознавал, что оказался в ситуации выбора, никак не оговоренного с коллегами из Генштаба перед его командировкой на Урал:
Либо он должен отказаться от "разработки" обходчика, а первым же поездом уехать в штаб округа, как обязывал устав. Но тогда, получается, он не выполнит приказа командования и, что еще хуже, не достигнет святая святых в его профессии - результата.
Либо в оставшиеся до отхода поезда часы действовать с прямолинейностью слона в посудной лавке:
- Извините, что не представился сразу. Серафим Викентьевич Литвинов. Капитан разведывательного управления Генерального штаба российской армии. В мои планы не входит причинить вам беспокойство, мы не жандармы. Просто побеседуем, как два защитника страны. Протоколировать разговор я не буду. В саквояже сюрпризов нет, там мои личные вещи. Присядем?
Отец послушно опустился на указанный ему табурет возле окна, улыбающийся капитан сел на скамейку под образами - в тенистый угол.
- О чем беседовать? - пожал отец плечами. - Не служил я в армии, стыдоба от людей. Лекарь браковкой признал. Фаина и Афонька о том не знают. Вы уж, господин хороший, им ни гу-гу, Богом молю:
Уши капитана густо покраснели, краска залила и лицо, шею. По материалам дела он представлял обходчика дюжим здоровяком (хилый не пробежит три версты по сорока-градусному морозу), перед ним же ссутулился тщедушный человечек ниже его на целых две головы - подросток. Мышление стереотипами, коллега, двойка за профессию!
- Рустам Петрович, нам обоим сейчас скучно. Мы оба знаем про себя, что достойные люди - патриоты не на словах. Вы - предотвратили катастрофу поезда, рисковали жизнью, не меньше. Я привез из Черногории пулевое ранение, из Германии - удар ножом в спину. Ответьте мне всего на один вопрос и я сразу уйду - лучше полюбуюсь горами до прихода локомотива. Помните возвращение из Петербурга? Почему вы сдали билет из вагона I класса и приобрели самый копеечный - в общий вагон? Билет оплачивала казна, разница от цен вам бы не досталась - зачем же по собственной воле обрекать себя на неудобства? Где логика? Объясните, пожалуйста.
У Рустама Петровича свело горло, кровь со всего тела разом переместилась в голову - он будто сорвался с обледенелой стены каньона и полетел вниз головой на рельсы. Жгучая обида вышибла слезы из глаз: гость поначалу разыграл рубаху-парня, обаял душу, а сам: Нельзя обманывать темных людей таким способом, подло это!
- Ждал я, ждал: - прохрипел отец. - Узнали как, цельный год ведь прошел?
- Для нашей организации не существует сроков давности, - ответил Литвинов бесцветным голосом, испытывая брезгливость к самому себе за беспомощность.
Артистизм, с которым Литвинов предстал семье в роли гусара, иссяк, а без вдохновения, без настоящего творчества, знал он по опыту, не добиться результата. Но вызвать кураж усилием воли никак не удавалось.
- Очевидно, я недостаточно откровенен с вами и это не позволяет вам понять причину моей настойчивости. Хорошо, расскажу. Вагон I класса, на котором вы не поехали, взорвался перед станцией Бологое. Помните? Среди погибших оказался и управляющий Мотовилихинского сталепушечного завода. Отто Франкович Брусс - конструктор от Бога! Брусс возвращался на завод с утвержденным комплектом чертежей скорострельного орудия для наших крейсеров. Чертежи исчезли.
- Сгорели, может? Полыхало будь здоров, - мрачно сказал отец. Он уже оправился от шока и с предельным вниманием слушал капитана.
- Нет. Чертежи попали к японским корабелам. Факт доказанный. В связи с этим хочу спросить: почему вы сбежали с места события? По словам очевидцев, вели себя геройски: первым полезли в огонь, угорели. И вдруг сиганули в лес, петляли по сугробам до утра, потом отсыпались на сеновале. Бабы опознали ваш рисованный портрет. Лично я на сто процентов уверен в вашей невиновности, но нашим псам в погонах нужна жертва - им отчитываться перед государем. Почему вы сдали билет и почему сбежали? А может быть, из благородных чувств покрываете кого-нибудь?
Рустам Петрович тупо молчал, страшась выдать Груню случайным словом, мимикой лица. Фразу о "псах в погонах", которым нужна жертва для заклания, он истолковал как конечную цель допроса.
Литвинов мысленно выругал себя за проговорку, обычно он бессознательно контролировал даже интонацию отдельного слова. Сейчас он тоже молчал, обдумывая линию поведения, если малограмотный обходчик вдруг осознает свои юридические права и вообще откажется разговаривать и укажет ему на дверь. Или - совсем конфуз! - пригрозит пожаловаться в газету.
Журналюги всех мастей горой встанут на защиту любимца: по какому праву легендарного патриота, обласканного императором, допрашивал безвестный капитанишка? Возмутится шеф корпуса жандармов: армейская разведка белены объелась - расследует диверсию внутри страны? Обер-прокурор Сената назначит расследование, депутаты от всех партий возбудятся, как коты от валерианки, и потребуют крови начальника Генерального штаба: Точка. Дальше думать нельзя.
Как раз подобного поворота событий более всего опасались и капитан Литвинов, и начальник отдела подполковник Целовальников. Тонкость миссии Литвинова в том и состояла, чтобы обходчик добровольно дал письменные показания на дочь богатейшего заводчика Рябушинского, чтобы ему и мысль не закралась в голову, что его принудили к бесчестию или спровоцировали.
Молчание достигло ощущения физической неловкости. Интуиция подсказывала Литвинову: влюбленный в Рябушинскую Груню бедолага не раскроет дальше рта и под дулом пистолета. Пора завершать разговор, пора выкладывать на стол последние козыри.
Капитан внутренне ужался, сознавая, на какие разрушительные муки совести без поводов к тому обрекает он - русский офицер! - слабого здоровьем, крайне наивного и мнительного обходчика:
- Три часа назад в бухте Чепульмо японская эскадра атаковала крейсер "Варяг" и канонерскую лодку "Кореец". В Порт-Артуре, Владивостоке японские агенты подожгли артиллерийские склады. Война, Рустам Петрович. Россия еще не знает, газеты объявят вечером. Молчать - ваше право. Но запомните: часть крови погибших будет и на вашей толстовке, господин молчун, потому что я хочу выявить японского агента, а вы не желаете помочь мне.
А если по "Варягу" стреляют из орудий конструктора Брусса? Сознаете ли вы, какой грех берете на душу? Да вашей жене и сыну носу не показать в Сыростане, если там узнают:
Воображение отца не могло нарисовать бой "Варяга" с целой эскадрой, арсенал морских порохов представлялся ему похожим на погреб с корзинами картошки. Но мысль, что государство разлюбит его, сироту, что отныне он не принадлежит к удивительнейшему, отлаженному, как механизм часов, сообществу миллионов людей, оказалась жуткой для Рустама Петровича. Зрачки его глаз расширились, он явственно ощутил грудью сначала холод могильной плиты, потом нарастающую тяжесть, боль:
В комнату заглянул и поспешно ретировался продрогший Афоня. Капитан снизил голос до деликатной громкости.
- Что ж, молчать - ваше законное право. Я погорячился. Извините. Хочу лишь добавить, что завтра государь непременно объявит войну Японии. И тогда по закону военного времени я увезу вас с собой в Петербург и сдам: палачам, да, да. У них в руках вы разговоритесь, не было еще случая, чтобы агенты упорствовали дольше недели. Докажут вину - расстреляют, не докажут - дадут пять лет каторги, чтобы не отвлекали силы Генштаба в горячее время:
Литвинову нестерпимо хотелось курить, однако будет полное свинство, если он сейчас позволит себе удовольствие, которого лишен обходчик.
Жажда табака туманила мозг. Капитан Литвинов тщился и никак не мог сформулировать словами ускользающую от него важную, очень важную догадку. Он был близок к разгадке опасной для его жизни истины еще в поезде, когда ночами напролет размышлял о том, зачем подполковник Целовальников угнал его в командировку, дорогостоящую, но явно бесполезную для их операции.
Вместо папиросы Литвинов вынул из планшета и положил на стол перед отцом свой последний козырь - фотографию Груни и смеющегося Рустама Петровича, сделанную им на память в мастерской Оцупа.
- Помогите мне спасти ее. Я вернусь из штаба округа через пять-шесть дней. Потом времени для раздумий у вас не будет.
а крыльце дома Литвинов жадно дышал и не мог надышаться морозным вкусным воздухом. Он вглядывался в перспективу скалистого каньона, по дну которого змеились рельсы, переводил взор на сахарные ели, венчавшие пики утесов, крепко зажмуривал глаза и за краткие секунды воссоздавал ландшафт в мельчайших подробностях.
Тонко и непривычно для зимы пахло сосновой смолой. На обледенелой колоде синицы в драку обклевывали заячьи лапки. Капитан подумал: кто помогает семье заготавливать топливо на зиму? Станция снабжает углем или самим приходится - вдвоем! - и валить, и распиливать, и доставлять к дому неподъемные лесины? И картошка на огороде требует пота, и сенокос, и скотина, и ответственная работа на путях всего за семь рублей в месяц - каторжане! И у мальчонки характер под стать: угрюмо насупил брови - делает вид, что не замечает дядю, а улыбнулся бы солнышком, задал вопрос поглупее, тогда он, Литвинов, приласкал бы его, как родного, и позволил выстрелить из браунинга по вороне - плевать боевому офицеру на запретительные инструкции! И мать сопливого упрямца орудует вилами, не проявляя любопытства к постороннему мужчине: староверка, что ли? Еще более странно ведет себя пес с медвежьей мордой: зверюга не рвется с цепи к чужаку, как следовало бы, не исходит злобным лаем, роняя пену с клыков на снег, а молчит и о чем-то умоляет его человеческим взглядом.
Литвинов бесстрашно взъерошил Трезору загривок. В ответ на непрошеную ласку пес вдруг скорбно завыл. Резонирующие от мороза громады гор вокруг полустанка усиливали вой до погребального трубного гласа. Оглушенная ворона выронила из клюва заячью лапку.
Афоня присел перед псом на корточки, встревожилась и мать, они наперебой успокаивали Трезора умильными словечками, стыдили, словно непослушного ребенка, а пес выл и выл, явно отпевая чью-то душу. Афоня затараторил скороговоркой стоящему безучастному капитану.
- Дядя, а слезы у собак настоящие? От обжорства бывают слезы? Трезорка мяса слопал, во-от кусок! Без Трезорки моя жизнь сразу под откос, пропаду в сиротах:
Литвинов будто по команде сделал поворот "кругом", снег громко захрустел под его удаляющимися шагами.
Едва гость вскарабкался по откосу на пути и стало ясно, что он не возвратится, мать тотчас перекрестила во избежание сглаза сына, корову, воющего пса, дворовые постройки и устремилась в дом.
Отец с опущенной головой сидел на кровати, потирая правой ладонью грудь, левая рука безвольно висела, мать сразу обратила внимание на ее белизну:
- Рустамушка, кормилец, что стряслось? Худо тебе? Или побил он тебя? А ну, покажи:
Рустам Петрович отстранил жену вялым жестом, лицо покрылось каплями холодного пота.
- Не наговаривай на человека, по делу приходил. Подай-ка пимы - ноги стынут.
Мать поднесла пимы, но не догадалась помочь надеть их, она не знавала катастрофически сильных болей, кроме болей во время быстрых родов. Высказала с легким осуждением в голосе:
- Застудил в тот раз легкие, вот и давит грудь. Заварю шалфею, чур, пей без капризов. Баню истоплю, пропаришься, чай с малиной ты любишь:
Простой диагноз избавил мать от панического страха за жизнь отца, а главное, она знала теперь, как ей поступить. Распахнула форточку окна, чтобы дух чужака выветрился поскорее и более не влиял на отца, вознамерилась подтереть слякотные следы у порога и только сейчас увидала оставленную капитаном фотографию, на которой смеющийся отец обнимал за талию Груню.
С недоумением мать впилась глазами в улику, до сознания не сразу дошло, что юная особа и есть петербургская любовь Рустама Петровича. Афоня, чуткий сын, заметил творящуюся с матерью перемену: она враз ссутулилась, лицо снова стало похожим на маску с безжизненными глазами и глубокими складками вокруг рта. Инстинкт защитника подсказал мальчику порвать фотографию, однако мать звонко шлепнула по руке.
- Он кто тебе? Родитель кровный или снег прошлогодний?
Мать помедлила в раздумье и пристроила фотографию на красное место под образами, где хранился пузырек со святой водой. Осторожно, как старуха, опустилась на лавку, долго смотрела с горьким любопытством на лежащего лицом к стене мужа. Сил на сострадание не было, слишком внезапным оказалось падение с высот счастья в колодец прежней безысходности.
Родила, вот и прислала гонца, решила мать, в Симе узнают люди - стыда не оберешься, в тайге сыскала, так в город и сама припрется с малым на руках:
От страха, что ее жадное до любви тело снова станет бесчувственным к мужским ласкам, а ночи на полустанке вместо единственной радости превратятся в мучение и переезд в Сим сорвется и не бывать переменам в судьбе, сердце матери подскочило к горлу, в мозгу взорвалась бомба гнева. Она сдернула ружье с гвоздя на стене и выбежала в чем была на улицу.
осле дома обходчика стиснутая горами железная дорога делала петлю с узкой, всего саженей пятьсот, горловиной. Мать помнила, что локомотив за чужаком еще не проходил, и она успеет застрелить врага в упор, если бегом пересечет горловину по прямой. Тропинку в сугробах натоптали Афоня и Трезор: неразлучные друзья забавлялись тем, что, помахав рукой, вильнув хвостом мелькнувшему в окне вагона пассажиру, они стремглав бежали через горловину и приветствовали того же самого пассажира к его изумлению.
Палимая яростью мать прыжками одолела последние метры до путей, отдышалась и увидела уже удаляющуюся от нее фигуру чужака: капитан обогнул петлю гораздо скорее, нежели она предполагала. Мать вскинула ружье, долго и хладнокровно целилась, понимая, что убить нужно с первого выстрела, и нажала спусковой курок. Выстрел не громыхнул, в казеннике не оказалось патрона.
Волоча ружье прикладом по снегу, бессильно передвигая ноги, рабыня с полустанка побрела домой. Она рухнула ничком возле продолжающего скорбеть пса и тоже завыла неузнаваемым голосом, точь-в-точь как обреченная погибать в капкане волчица - игривая рослая самка, способная на воле дать не одно потомство.