17-05-2000
Сочетание необыкновенно высокого профессионального актерского мастерства с потрясающей режиссерской фантазией - это то, к чему, в общем, стремится каждый театр. Театральные образы, картинки, видеоряд, найденные для Хармса, оказались неожиданно адекватны тексту. Ведь все привыкли, что Хармс - странный писатель, и пишет он алогичные, непонятные, непривычные с обыденной точки зрения произведения.
На спектакле саратовцев мне вдруг показалось, что актеры каким-то чудесным образом поместили меня во внутренний мир, в голову, в самый мозг Хармса. Мне показалось, что я начала понимать его, более того - чувствовать. Хармс достаточно долго казался мне "холодным" писателем, то, что называется, "от головы". На спектакле я плакала и смеялась. Я поняла, о чем писал этот человек, о чем думал, чего боялся. Жуткая ситуация России 30-х годов, ночи ожидания беды и безумное желание свободы. Спектакль стоит на какой-то грани между абсурдом и бытом, между смешным и жутким, между светлым и трагичным.
Актеры шаг за шагом, от миниатюры к миниатюре погружают нас в стихию хармсовского мироощущения. Иногда даже становилось страшно: насколько глубоко они способны проникнуть, оказалось - бесконечно глубоко. Образы, родившиеся в бредовом писательском мозгу, обернулись на сцене персонажами яркими и чудовищными. Люди без костей. Они вдруг начинают работать ногами точно так же, как до этого - руками, сгибаться в местах, где нормальному человеческому телу не положено.
Вот это слово - "не положено". Все, что происходит на сцене, - не положено, неправильно. Из известных миниатюр Хармса возникает цельный спектакль, люди со своими судьбами. Здесь есть любовь, быт, аресты, пытки, смерть: Солдаты, которые приходят арестовывать, вдруг оказываются какими-то монстрами с ушами-локаторами, с дурацким сиплым повизгивающим голосом. И мне становится жутко именно от полного отсутствия чего-либо человеческого в этих созданиях. Я понимаю, что все бессмысленно, любые попытки протеста, ведь они - просто не люди.
В начале спектакля зрителя погружают в атмосферу звукописи Хармса. Читаются стихотворения, но как читаются! Похрипывания, повизгивания, посапывания, шелестения, пение. На сцене мир странный, но актеры существуют в нем настолько органично, что через некоторое время начинаешь жить вместе с ними в их мире, по его нелогичным законам, начинаешь вдруг, как в кривом зеркале, узнавать интонации, людей, вещи и законы нашего мира.
И становится так же странно и страшно, что жуткий хармсовский мир на самом деле - наш мир и есть.
Мария БАГИНА