17-08-07
Дорогая редакция!
Решил откликнуться на ваш призыв рассказать "жизненный случай". Все, о чем говорится в моем рассказе, случилось после войны в нашем городе, на улице Работниц. Детская память сохранила образы и сюжеты. Я только литературно обработал, изменил имена и фамилии.
Алексей МЕШИН
г. Челябинск
Раньше в каждой деревне был свой дурачок, а в городе почти на каждой улице. Да и город-то наш был, как большая деревня.
Связующим звеном между соседями в сплетнях, правде и полуправде был дурачок Вовчик. Дурак, а на гармошке играл, что свояк ему с фронта как трофей привез. Гармошка всегда была востребована в народе: ни одна свадьба, именины, церковные или светские-советские праздники без нее не обходились, а Вовчик был при ней: куда гармошку позовут, туда и он.
Когда стукнуло Вовчику 40 лет, вся улица решила его оженить. Дело хорошее, быстро сваты нашлись, Шурка Короткова и старый партизан дед Матвей. Стали кумекать, как за счет "обчества" провернуть это дело. У Вовчика, кроме гармошки и потертых штанов, ничего не было. Жил он с маманей, древней старухой, глухой, подслеповатой, но крутого нрава. Присмотрели бабенку с соседней улицы. Опрятная, жила сама по себе, мужа у нее на фронте убили. Работала на макаронной фабрике, домой макароны в рейтузах таскала, так и перебивалась.
Вовчику она сразу понравилась, обходительная была и все при ней. Но невеста заартачилась: мол, на что мне дурачок? Шура мозги ей вправила:
- Вот, Дунька, не понравился тебе наш жених. Дураком обозвала. Дурак-дурак, а поумней кого будет. Не работает, а живет припеваючи, по людям с инструментом ходит, бесплатно кормится. Все престольные праздники знает, посты справляет, в церковь ходит. Не дурак он, почти на святого тянет. Сильно не пьет, не курит, к бабам с чужой улицы не пристает. В нем добра больше, чем у вас навоза за баней.
Неведомо, что на Дуньку больше оказало влияния, скорей всего, что после войны вообще мужиков на улице не осталось. Покочевряжилась она для порядку, да и согласилась.
Сговор состоялся, наметили свадьбу. Тетю Песю сделали кассиром. Язык у ней был подвешен, любого оболтает, а тут деньги с целой улицы собирать - шутка ли дело! Брагу Шура взяла на себя. Ну, во-первых, у ней бочонок был, во-вторых, она ей приторговывала, мужики к ней, как по нужде ходили. Шура сразу объявила, что ради такого случая брагу сделает первый сорт, настаивать будет на вишне.
Неделю улица колготилась, все принимали деятельное участие в подготовке свадьбы. Свояк Вовчика решил пододеть родственника и принес ему военную форму: гимнастерку, галифе, сапоги стоптанные, но ваксой помазаны. Дуньке на собранные деньги купили ситчику с голубыми фиалками по полю и ленту красную в косу. Захарка, сын полка, в 15 лет с артполком дошел до Берлина, вместе со старым партизаном ладили "козлы", на них доски положили и клеенкой накрыли. Снеди натащили полным-полно. Иван, Шуркин мужик, накануне сетешки в речку забросил, карасей на уху и жареху принес.
Молодые, чувствуя важность момента, бледные, сдавленными голосами приглашали гостей за столы.
- Проходите, гости дорогие, не побрезгуйте чем бог послал...
- Мы и так у себя на улице, а не у тебя в хате, - рыкнул участковый, который был на свадьбе вроде генерала.
Тетя Песя его быстро осадила:
- Ты, Иваныч, здесь не командуй, это тебе не КПЗ, а общество собралось, так сказать, зарегистрировать пока гражданский брак, потом, бог даст, можа, их и по закону распишут.
Гости одобрительно загудели.
Первым взял слово Спиря, основательный мужик, кличку ему дали по делу - Кулак.
- Дорогие наши жених и невеста, коли вы решили связать свои узы гименеевскими цепями, я чо скажу. Живите и плодитесь. Ты, Вовчик, не подкачай того-этого, ну как баб обихаживать я тебе потом отдельно расскажу. А ты, Евдокия, слушайся своего суженого, тогда и жисть у вас будет ладиться, добро прибывать! Вот мы с бабой на разведение свинства в вашей семье дарим, значит, порося.
Все ахнули. Подарок был царский. Кто-то крикнул: мол, зажарить прямо сейчас, но Спиря только хмуро зыркнул:
- Прожить да прожрать добро ума много не надо!
Гости стали молодых одарять, поздравлять с прибавлением в хозяйстве. Кружки пенились брагой, каждый считал своим долгом первым чокнуться с молодыми.
После третьей или четвертой кружки гармонь попала в руки к Вовчику. Он все играл на чужих пирах за кушанье, а на своей свадьбе не знал с чего начать. Ему помогла Шура. Сильным, простуженным голосом, в котором угадывалась вся ее горемычная жизнь, затянула всем знакомую "У церкви стояла карета..." Гости подхватили, и полилась русская печаль вдоль улицы. Кто шел - останавливался, ему молча наливали браги, хор крепчал и множился.
После надрывного стона, слез и соплей неожиданно в круг вышла тетя Песя и заставила молодого играть частушки.
Не найду я лучше дела,
Ты же думаешь о том,
Соединить бы нам два тела
Одним единственным болтом.
Тему продолжила Шура:
На горе растет ольха,
Под горою вишня,
Я любил тебя слегка,
Кабы чо не вышло!
Чтобы прекратить это безобразие, участковый начальственным голосом потребовал "Камаринскую" и пригласил невесту. Дуня зарделась, откинула косу, посмотрела на тетю Песю, та молча дала согласие. За молодой, не сговариваясь, перелезая через лавки, запинаясь и падая, все бросились в пляс. Пыль поднялась столбом, тут же покрыла винегрет и другие закуски, но на эти мелочи никто внимания не обращал, гуляя на свадьбе у Вовчика летом сорок пятого года!
Не обошлось и без драки. Сын полка решил вступиться за честь невесты:
- Ты чо, дурак, наяриваешь, а мент твою бабу лапает!
Женщины решили его урезонить, но сын полка был в подпитии и кричал во все горло, что он дошел до Берлина, а таких тыловых крыс, как мент поганый, всегда давил. Не услышать такое оскорбление Иваныч не мог.
- Ты, щенок недоношенный, знаешь, что я по ранению контуженный. Щас дам тебе по сопатке, будешь лететь, пердеть и радоваться. Скажи, дерьмо собачье, спасибо бабам, что меня удержали, порвал бы тебя, как Тузик грелку.
На этом перебранка закончилась. Развели мужиков по углам, как боксеров.
Отшумела, отгремела полуголодная свадьба. Молодых отпустили ночевать с разными рекомендациями из личного опыта. Утром каждый считал своим долгом справиться о них, мол, все ли получилось. Но истинный интерес был другой: осталась ли брага, есть ли чем опохмелиться. Шура показывала пустую бочку, сливала гущу, вишню вытряхивала на блюдо. Мужики пригоршнями брали ягоду, обсасывали и выплевывали косточки.
Дождались Вовчика. Он, потухший и смущенный, сел на лавочку и уставился в землю. Мужики почувствовали неладное. Некоторые стали подшучивать. Спиридон на них цыкнул:
- Ты вот чо, Владимир, перво-наперво не горюй, с кем не бывает. Баба - это такая стерва, что сначала никак, а потом прорвет разом, справляться не успеешь. Ты лучше нам, соседям, расскажи по-свойски, как все было, может, тебе советом подсобим.
- Чо рассказывать, рассказывать нечего! Легли, значит, мы в постель маманину, а Дунька от меня и отвернулась. Говорит, пьяный ты, дураков рожать не хочу.
- Ну, а ты чо?
- Мамане пожаловался, мол, Дунька отвернулась в первую брачную ночь. Маманя строго ей так с полатей крикнет: "Повернись к сыну не задом, а передом, не позорь молодого, чо он завтра гостям скажет..." Так она даже маманю не послушала! Утром встала, в глаза не глядит, сама улыбается, пол мести начала, самовар поставила. Ну и я вид делаю, что все образуется в этом смысле. Не каждый день пьяный буду.
По осени Дуня понесла, Вовчик ходил важный. Воду носить ей запрещал и дрова тоже. Она его надоумила открыть "курсы" по обучению игре на баяне. Ребятня со всей округи стала к нему через день ходить и по очереди пиликать на одном инструменте. Плата была умеренная, кто деньгами, кто молоком, яйцами, хлебом. Маманя сноху подкармливала, внушая, что таперича она есть за двоих должна, а то молока не будет. Молодая раздобрела, похорошела. Мужики стали заглядывать. Незаметно для себя и окружающих Володя стал приобретать другой статус, и Вовчиком его уже перестали кликать, так только, по старой памяти.
В мае Евдокия стала матерью. Первенец родился большой и здоровый. Все решили, пошел в Дунину родню. Назвали сына Митей, в честь отца Дуни, погибшего под Сталинградом. Она утверждала, что и похож он на деда.
Бабка недолго нянчила внука. Полгода не прошло, сделалась она враз вся горячая, вызвали "скорую", отвезли в больницу, а на третий день она там и скончалась.
Cмерть матери, как гром, поразила Вовчика. Он потерялся и не знал, что делать. Мать всю жизнь им руководила, наставляла, к Дуне эти функции автоматически не перешли. Стал Вова горе заливать вином. Здесь участковый подсуетился. Пока Вовчик пьяный отсыпался, он Дуне по хозяйству помогает. Воды принесет, картошку выкопает, дров привезет, и все бесплатно. Сам-то он уже второй год был вдовый. Переселился Иваныч к Вовчику и Дуне. Содержал на свой паек и жалованье всю семью. Вовчик не возражал, только раз в неделю, как откупное, просил у него чекушку поставить, после которой опять тихо засыпал. Подросший Митяй его не интересовал. Дуня с ним не считалась, звала обузой. Улица участкового не осуждала, понимала: без него они бы с голоду пухнуть начали. Только тетя Песя сказала: "Любовь зла, вот козлы этим и пользуются".
Вскоре Вова надоел им обоим. Иваныч взял Дуню, Митяя, собрал нехитрый скарб и увез к себе, в пустую комнату армейского общежития.
Через неделю нашли Вовчика повешенным в сарае, а в кармане записка: все бабы стервы! За счет общества похоронили на Успенском, рядом с мамашей.
Алексей МЕШИН