17-10-00
Михаил ФОНОТОВ
Челябинск
Тут - два отрывка, два эпизода. Не думаю, что их следует как-то дорисовывать. Они красноречивы сами по себе.
Моя позиция? Ее вы легко определите.
Ваша позиция? Ее вы определите еще легче.
Читайте. Если захочется.
В Челябинск приезжала Наталья Николаевна Трубицина-Патоличева, дочь Николая Семеновича Патоличева, который в годы войны работал у нас первым секретарем обкома партии. После церемонии открытия мемориальной доски на доме, где жил Н.С. Патоличев, почетный гражданин города, у нас с Натальей Николаевной был час времени до поезда, чтобы поговорить в моем редакционном кабинете. Вот она, наша беседа.
- Наталья Николаевна, начну сразу с трудного вопроса: как ваш отец относился к Сталину? Потом, на склоне лет?
- И на склоне лет он оценивал его как очень большую и очень сложную личность. Он считал, что особенно велика его роль в годы войны. И еще он с каким-то значением говорил: "Сталин мне доверял".
- Он чувствовал это доверие?
- Он говорил, что Сталин его все время испытывал.
- Испытывал, чтобы проверить его способности или его преданность?
- Мне кажется, все вместе. Мой отец был такой человек, что ему как бы всегда везло. Даже небо будто бы было за него.
- Везло?
- Нет, наверное, это не везение. Он всю жизнь был как бы на грани смерти. Такая судьба. Детство. Погибает отец, умирает мать. Остаются семеро детей, голодных и холодных. Всех разобрали родственники. Тетя Шура мне как-то рассказывала, как она росла у мачехи. Нянчила детей, все делала по дому. И однажды осенью мачеха подняла ее рано утром: иди за клюквой. А надеть на ноги было нечего. Пошла босая, а на лужах уже ледок. Вошла в лес и видит: навстречу парень. Оказалось, брат, Николай. Он сестре свою клюкву отдал, а сам вернулся в лес. Такой он был человек. Он очень любил людей.
- Но почему вы говорите, что он был на грани смерти?
- Он мог погибнуть в любое время. В юности пошел учиться. Учился и работал. По субботам и воскресеньям ездил домой за картошкой. День и ночь едет, мешок картошки на спину и опять сутки - до города. И на той картошке неделю живет.
- Но потом он стал большим начальником:
- Да, в тридцать лет стал секретарем Ярославского обкома партии. Он, наверное, впервые и наелся досыта, когда его избрали секретарем. Рассказывал: на пленуме меня должны избрать секретарем, еду в Ярославль, спешу, а тут машина сломалась. И он через весь Ярославль бежал, чтобы не опоздать. Так и прибежал - в шинели и буденовке, так его и избрали.
- Народный вождь?
- Да, вождь из народа. Он говорил: народ выдвигал руководителей из своей среды.
- Наталья Николаевна, а Челябинск помните?
- Помню. Но только то, что связано с домом. Помню, наш день начинался с того, что папа подходил к окну и говорил: опять дождь, урожай не соберем - меня повесят. Потом я и сама по утрам глядела в окно: дождя нет, значит, папу не повесят.
Конечно, если здесь, в Челябинске, в годы войны он завалил бы работу, то:
- То ясно, что было бы. Мне кажется, Патоличев в тылу был, как Жуков на фронте: их посылали туда, где тяжелее всего.
- Да, спасибо за такие слова. Кстати, у меня с собой фотография - Жуков, папа и Цеденбал. Такой фотографии нет ни у кого. Это последний снимок маршала. Был его день рождения. Никто не приехал поздравить, только папа и Цеденбал.
- А Хрущев вашего отца, как и Жукова, не жаловал?
- Да. Отец, как скала, стоял за монополию внешней торговли. А посягательства были. Хрущев издал приказ: разделить министерство на два ведомства - по экспорту и импорту. Да как же так? Они же связаны между собой. Удачная продажа - удачная покупка. Рынок - деньги, деньги - рынок. Ни на что не посмотрел Хрущев, издал указ. А вторым министром назначил папиного заместителя. Тот приходит к отцу, мол, я теперь министр. А отец ему: ничего не знаю, кто назначил, с тем и говори. Правда, новый министр ни на что не претендовал. Как работал, так и продолжал. И про указ Хрущева никто не вспоминал. Будто его и не было.
- Расскажите о последних годах Николая Семеновича.
- В последние годы он сильно болел. И он, и мама. У мамы - рак, у папы - два инфаркта и два инсульта. Каждую ночь ему плохо. Я бросила работу и переселилась к ним. Три года ухаживала за ними. Позже мне разрешили вывезти отца на дачу. Там ему стало лучше. Там он и умер.
- Внезапно?
- Да, у меня на руках. Мы с ним всю ночь разговаривали. Потом я ему: папочка, уже утро, люди уже встают, а мы с тобой еще и не ложились. Закрой глазки и спи. Он закрыл глаза и умер.
- А история с квартирой?
- Еще при жизни папа мне говорил: Наташа, без меня тебе будет очень трудно. Он хотел меня прописать в родительской квартире, чтобы я сохранила архив, библиотеку, семейные реликвии, подарки. Его письму сначала вроде бы дали зеленую улицу. Везде - да, да, да. Сдали документы в милицию, на прописку. И тут в Москве власть переменилась. Мэром стал Попов. Мои документы мэрия из милиции отозвала. Нам ничего не сообщили. Так шло время.
После смерти отца я снова стала хлопотать о прописке. А в это время все квартирные вопросы решал Станкевич. Я к нему: "Помогите, столько времени прошло, а прописки нет". Он обещал помочь.
Через некоторое время мне говорят: что ты ходишь, Станкевичу уже выписан ордер на твою квартиру. Как же так? Я - в суд, в прокуратуру. Но, не дождавшись разбирательства, однажды приехали милиция, жена Станкевича, куча родственников, солдаты, какие-то парни в штатском. И ночью, в дождь и снег, все выбросили из квартиры. Я стояла и рыдала. Потом что-то говорила, грозилась жаловаться. И тут ко мне приблизились двое в штатском и процедили: "Смотри, мы тебе такое сделаем, что:"
Папа любил нашу квартиру. Ведь он всегда жил в казенном жилье. А это - его настоящая квартира. Они впервые купили свою мебель. А эти люди все разбили. Стол в кабинете отца разобрали на доски. У тумбочек выворотили дверцы. Посуду свалили в кучу.
Меня парализовало. Месяц отлеживалась. Когда поднялась, стала думать, как быть. Они все сволокли в какую-то однокомнатную квартиру. "Бери ее, пока даем". Что было делать? Смотрю, из той квартиры все разворовывается. И я согласилась. Но жить в той квартире нельзя. Негде.
- А где вы живете?
- В общежитии:
- А та квартира так и осталась у Станкевича?
- Да.
* * *
Наталья Николаевна подарила мне книгу отца, которую смогла издать не иначе, как на свои деньги. Книга называется "Совестью своей не поступись". Этим словам отца, комбрига гражданской войны, Николай Семенович был верен всю жизнь.
Я предлагаю читателям один эпизод из книги, который сам читал, как отрывок из киносценария. Это рассказ о том, как снимали с работы первого секретаря ЦК компартии Белоруссии Н.С. Патоличева.
К сожалению, я не мог обойтись без сокращений.
Слово - автору.
Как-то поздним вечером Баскаков пришел ко мне в ЦК. По лицу вижу: чем-то очень взволнован.
Сел и молчит, я с тревогой жду.
Наконец, он рассказал мне следующее.
Ему только что позвонил министр госбезопасности Литвы Петр Павлович Кондаков и просил срочно передать мне, что Берия разработал план разгрома руководящих кадров в республиках. Он только что из кабинета Берия, все это видел и слышал.
По этому зловещему плану сначала будет снят первый секретарь ЦК Компартии Украины Г.М. Мельников, а вторым - Патоличев, первый секретарь Компартии Белоруссии.
Еду в Москву. Там встречаю Мельникова. Он уже освобожден от работы. Первое подтверждение информации Кондакова. Иду к Шаталину, секретарю ЦК. Шаталин говорит, что он ничего не знает. Удивляется.
Иду к Г.М. Маленкову.
- За что снимаете?
- И разговора не было, откуда ты взял?
Иду к Н.С. Хрущеву. Тот тоже все отрицает.
Все прояснилось через несколько дней. Мне в Минск позвонил Хрущев и сообщил, что план Берия воплощается в решение.
И вот я снова в Москве. Всю многочасовую дорогу думал, как вести себя дальше. Но в Москве узнаю, что в Минске без меня прошло заседание бюро ЦК, готовится пленум.
Признаться, я был ошеломлен. Иду к Хрущеву. Он спокойно выслушивает, моего возмущения не разделяет. Я попросил разрешить мне не присутствовать на пленуме.
- Почему? - спрашивает Хрущев.
И тут я произношу фразу, известную, может быть, немногим:
- Пленум меня поддержит.
- Но есть же решение ЦК, - недоумевает Хрущев.
- И несмотря на это, пленум меня поддержит, - еще раз говорю я.
Был ли я вполне уверен, что пленум меня поддержит? Пожалуй, полной уверенности не было. Но была твердая решимость бороться - не только за себя, но и за дело нашей партии.
Стоит ли говорить, сколько пережил я в ожидании пленума. Выдержат ли нервы, хватит ли характера?
На трибуне один за другим сменяются выступающие. Выступили девять человек, имя первого секретаря ни разу не было названо. Мне показалось, что некоторые из сидящих в президиуме уже разобрались в ситуации.
В этой обстановке решаюсь выйти на трибуну. Решил говорить без записки, по возможности спокойно. Рассказываю, как работала компартия республики, как действовал ЦК. Уже более получаса я на трибуне, но аудитория слушает, не проронив ни слова. Заканчиваю выступление словами: "Могу вас заверить, товарищи, куда бы меня ни послала партия, я буду работать так же честно, как в Белоруссии".
Не преувеличу, нисколько не преувеличу, если скажу: поднялась буря аплодисментов.
Тут меня вызывают к телефону. На проводе Москва. Разговор с Маленковым и Хрущевым. Строго доверительно мне сообщается, что арестован Берия.
Возвращаюсь в зал, но вскоре меня вновь приглашают к телефону: "У нас есть данные, что пленум вас поддерживает. Если пленум попросит ЦК КПСС, то решение может быть отменено".
Предложение о том, чтобы просить ЦК отменить рекомендацию об освобождении первого секретаря, было поддержано бурей аплодисментов. Весь зал встал. Участники пленума стоя рукоплещут, сижу один я. Сижу, потому что не в состоянии подняться.
Председательствующий Абросимов предлагает, чтобы дальше пленум вел я, но ему пришлось помочь мне подняться и дойти до председательского места. Без посторонней помощи я бы это сделать не смог. Я не был сломлен. Сказалось чрезмерное перенапряжение. Пережить такое непросто. n