20-05-98
Девочки прыгали возле него, наперебой крича: "Мне! Мне!" А он, вскинув высоко над головой крупный тюльпан цвета венозной крови, почему-то медлил и странно смотрел куда-то в сторону. Затем вдруг в наступившей сразу тишине четко и твердо сделал десять шагов к ней: "Это тебе".
Она до сих пор помнит, как у нее тогда задрожали руки и, не смея поднять на него глаза - ведь он все прочтет в них и все узнает, она только еле слышно пробормотала: "Спасибо". Тюльпаны были степными, дикими, и мальчишки их рвали где-то за озером, бегая туда на большой перемене.
Сколько раз потом, в минуты душевной тоски и вселенского одиночества это воспоминание согревало ее, заполняя сердце нежностью к далекому однокласснику. Хотя внешне у нее все было в порядке: муж, дети, работа, дом. Но ощущение чего-то несостоявшегося приходило все чаще. Волновало воспоминание о нем. Каким он стал? Вряд ли она узнала бы его сейчас. Все бы отдала, положила к его ногам, все бы сделала для него. Но ведь его нет. То есть он существует где-то во времени и пространстве, но для тебя потерян навсегда, ты не знаешь имени его, не помнишь лица, вам и было-то то ли по восемь, то ли по девять лет. Да он никогда и не помнил о тебе, с чего ты вдруг взяла, что и в тридцать ваши отношения были бы такими же романтичными как в далеком детстве.
"А вот и взяла, а вот и были бы, - с негодованием отвечала она самой себе. - И вообще пошел бы ты вон, здравый смысл. Надоел до смерти. С тобой подохнешь святошей или великой праведницей. А мне вот нравится думать о нем, и буду думать и мечтать. Хоть помечтать-то мне можно?"
***
В аэропорт пришлось ехать в такую рань, что в машине все спали. Самолет из Дюссельдорфа прилетел на рассвете, и странно было слышать оживленную русско-немецкую речь, и видеть хорошо одетых людей среди чахлых кустиков бурьяна. Она должна была увидеться с деловыми партнерами, а ее водитель встречал дочь с внучкой, которую они с женой еще ни разу не видели. Она родилась уже там, в хорошей немецкой клинике, где за роженицей следили, как за барометром, и все время повторяли: "Ваш бэби сегодня еще не придет. Он придет только завтра..."
Надо же, какое уважение к естественному физиологическому процессу. Никакого тебе искусственного вмешательства. Она сразу вспомнила собственные роды лет десять назад, когда, несмотря на все мольбы, ей "наширяли" столько ускоряющих, что родила почти на полу, не доходя до кресла. От этого воспоминания ее внутренне передернуло.
Бэби звали Гретой, она очаровательно улыбалась двумя зубами сверху и снизу, и жизнерадостно гулила, проявляя при этом все признаки женского любопытства. В диаметре полуметра от себя она успевала схватить все, что подворачивалось под ее ручонки.
Немцев встретили, дела с фирмой, с которой она сотрудничала, были закончены, и можно было ехать домой. Заехали на рынок купить яблок. Возвратившись уже с покупками к машине, она застала совершенно невообразимую сцену. Грета визжала так, что водители на стоянке высовывались из окон. Деда Коля, держа девочку на руках, сидел красный, растерянный, и едва она, бросив сумку, схватила орущий комочек, тут же исчез со словами: "Я их счас подгоню... быстро..." Лихорадочно она стала искать бутылочку с морковным соком. Может, она хочет пить и потому так орет? Но и напившись сока, орать малышка не перестала. Пританцовывая с ней возле машины, она молила Бога, чтобы поскорей вернулись мать и бабушка. Они родные, знают, как ее успокоить. Наконец, они пришли, успокоили, обласкали. Грета уже улыбалась сквозь дрожавшие еще на ресничках слезы. На какую-то долю секунды почудилось ей в глазах Греты нечто далекое и забытое, смутное и волнующее. Шевельнулось в душе что-то нежное к малышке. Показалось... и прошло.
На следующий день у нее было все, как обычно. За исключением одного "но"... Она переходила от одной торговой палатки к другой, и вдруг заметила, что не может расстаться с нарядными детскими вещицами. Мысленно примеряя их на Грету, она представляла, как улыбнется ребенок ей в ответ, как бесхитростно засветится золотистая радужка ее глаз. "Свихнулась баба", - с грустью подумала она о себе, когда купила несколько самых лучших платьиц. Что она скажет? Я хочу вам подарить... А кто ты им? Чужая тетка. Ну, работает деда Коля на их частном предприятии. Жена босса, только и всего.
Долго сидела перед телефоном, не решаясь набрать номер. Звонила, волнуясь и проклиная себя за это волнение. Бабушка Греты была несколько удивлена, но быстро среагировала как следует. "Конечно, конечно, приходите. Ждем".
В гостях ели плов и пили водку. Небольшими дозами, разумеется, потому что общество, пока с работы не вернулся деда Коля, было сугубо женским. Грета потянулась к ней как к давней знакомой, и все время просидела у нее на руках. Какое удовольствие было вдыхать запах детских волосенок и видеть ее улыбчивые, с золотистой радужкой, глаза. Примеряли подарки, смотрели семейную видеохронику из Германии. Потом мама Греты сфотографировала их вдвоем на память.
Через неделю они уехали. Перелет был долгим и утомительным. Едва только в аэропорту показался их свежевыбритый и радостный папа, как Анна тут же плюхнула ему дочь на руки: "Все, не могу больше. Орала всю дорогу в самолете"."Моя дочь? Не может быть", - изумился отец.
Как и все эмигранты, они жили на пособие, в доме говорили только по-немецки, экономили каждую марку. Мужа обещали оставить на постоянной должности в фирме, если хорошо зарекомендует себя в испытательный срок. Но все это казалось раем в сравнении с тем, что увидела Анна в Казахстане. Рассказывая об этом, она показывала фотографии. На одной из них незнакомая молодая женщина ласково смотрела на сидящую на ее на коленях Грету. "Кто это?" - с тревожным недоумением спросил он у жены.
Анна, оживившись, рассказала, что это жена руководителя предприятия, где работает ее отец, и буквально влюбилась в Грету. Оказывала им всяческие знаки внимания. Уже не слушая жену, он пристально и внимательно вглядывался в фотографию. В повороте головы, в разрезе миндалевидных восточных глаз было что-то давно забытое и знакомое. Внезапно он вспомнил все: да, это она, он узнал бы, выделил ее из тысячи других, похожих и непохожих. Как часто он наблюдал исподтишка за сменой выражений на этом лице. Старая деревянная школа, свежий степной ветер в ушах, тюльпан цвета венозной крови, и десять шагов, которые сделали его мужчиной. Бог ты мой, как же он тосковал, когда она уехала. Как будто его обманули, пообещали нечто и ничего не дали взамен. Он даже приболел тогда, а потом просто замкнулся в себе
Всю ночь он проворочался, мысленно оценивая всю свою жизнь. Затем, мешая немецкие выражения с русскими, попытался высказать в письме, чем же он все-таки она была в его жизни. Письмо не отправил, положил в машинку для уничтожения бумаги на работе. А фотографию повесил в салоне "мерса", сказав жене, что именно на этом снимке портрет его дочери просто великолепен.
Ирина ГУНДАРЕВА.