20-06-98
Он ушел неожиданно. Нам казалось всегда, что Дядику - так с легкой руки его жены звали его и мы - износу не будет. Но сердце остановилось в одночасье. Да и чему удивляться? Он из нашего поколения - подранков Великой Отечественной войны. Судьбу прожил трудную, душой и сердцем был восприимчив. На все происходящее в жизни реагировал бурно, чаще несдержанно, за что и платил не только выговорами от руководства и вызовами на собеседование в соответствующие органы, но и кровью сердца своего.
Работая вместе с ним в шестидесятые годы на Челябинской студии телевидения, мы знали Адольфа Шушарина - неугомонного, рвущегося в командировки, спешащего на съемки в какую-нибудь глухомань - деревню, затерявшуюся в предгорьях Урала. И тогда нам казалось, что он сам, как дед-лесовик, каким-то чудом вышел из леса, чтобы рассказать о таинствах жизни деревьев и трав, зверей и птиц.
Да, он не был безгрешным. Ерник, охальник, не чурающийся крепких выражений. Природа не долго трудилась над его внешностью. Черты лица были резкими, крупными, и только в глазах где-то глубоко иногда светилась детская беспомощность перед яростным и жестоким миром. Тогда он уходил в лес и занимался промыслом, строил охотничьи домики. Лелеял мечту выстроить собственный дом в родной деревне Воскресенка Каслинского района: чтобы завершить начатый роман.
Он вынашивал его замысел много лет. Рассказы, очерки были были лишь подступом к главной теме. Писал мучительно, сжигал казавшиеся неудачными страницы. И никому их не показывал. Мы знали, что Дядик работает, надеялись увидеть его рукопись... Не довелось. Прости нас, Адольф.
Рукопись эту сохранила жена, верный друг и товарищ, которая вместе с ним уезжала в тайгу, ходила по горным и лесным тропам многие километры пешком, верхом на лошадях... Он любил свою Ларису, доверяя ей замыслы будущих рассказов и повестей, посвящая лучшие страницы.
Дядика любили художники и поэты, скульпторы и журналисты, охотники и односельчане. В годовщину смерти Адольфа Николаевича Шушарина, его вспомнят в разных уголках России сверстники, бывшие коллеги, друзья...
Юлия ЛАЗАРЕВА, Альберт РОДИОНОВ,
журналисты телерадиокомпании "Ямал";
Константин СКВОРЦОВ,
член Союза писателей.
Фото Сергея ВАСИЛЬЕВА.
Последний снег
Рассказ
Недели через две после Покрова ночью выпал небольшой снег. Матвей Кузьмич Малинин, пробудившись перед утром, увидел на стене нечеткие тени оконных переплетов - вместе со светом уличных фонарей в комнату лился
зыбкий голубоватый свет.
Осторожно, чтобы не разбудить жену, Матвей Кузьмич спустил на пол ноги и привстал, заглядывая в окно. Размытая тень его крупного тела, возникшая на стене, радостно качнулась: он ждал этого снега всю неделю, в субботу
Матвей Кузьмич ладился на охоту. Он неотрывно глядел на белую ленту дороги, на две темные полосы следов, оставленных на асфальте какой-то машиной, и прикидывал, как теперь у него все это образуется.
- Будто по заказу, - пробормотал он, опустился на колени, пошарил рукой под кроватью, отыскивая шлепанцы, не нашел, чертыхнулся потихоньку и пошел в прихожую босиком. Он и во двор спустился в пальто, накинутом
на пижаму, и в ботинках на босу ногу, оставив дверь в квартиру приоткрытой, потому что не хотелось искать ключ. Не останавливаясь, Матвей Кузьмич протопал прямиком в сквер, жадно вдыхая забытые запахи стужи.
А снежок едва притрусил землю. Она еще проглядывала кое-где в газонах, перекопанных осенью, темными углами комков, а редкие снежинки, задержавшиеся на кустах, казались елочными. Но Матвей Кузьмич не замечал этой
скупости природы, он шел по аллее, почти не поднимая ног, оборачивался назад и разглядывал собственные следы. Они ему нравились.
Наклонившись, Матвей Кузьмич осторожно сгребал ладонью со скамьи тонкую снежную пленку, когда остро кольнуло в бок. "Не согнало бы..." - подумал он о снеге и осел на горбатое сиденье. Рука, сжимавшая снег, безвольно
поползла, спотыкаясь по решетчатой спине скамьи.
Когда отпустило, Матвей Кузьмич несколько минут сидел не двигаясь, прислушивался к телу. Потом почувствовал, что замерзла рука. Он поднял ее и поднес к глазам. Ладонь была мокрая, снег успел растаять. Матвей Кузьмич
сглотнул сладковатую слюну и сунул руку в карман. Боли не было, только во рту неприятно сластило. Тогда он встал и пошел, ожидая, что боль вернется. Он хотел понять: откуда она? Но ничего не было, хотя он шел быстро.
Около подъезда Матвей Кузьмич постоял, несколько раз даже присел, а потом быстро поднялся к себе на третий этаж и еще постоял некоторое время перед дверью в квартиру. Боли не было и, успокаивая себя, Матвей Кузьмич
решил, что поворотился, видно, как-то неладно.
Дверь была заперта. Жена, значит, встала. Он коротко позвонил, и она сразу же открыла, будто ждала под дверью.
- Снег смотрел, - объяснил Матвей Кузьмич и принялся стягивать пальто, отвернувшись к вешалке. Он опасался, что жена по лицу догадается о его неприятностях, но она только вздохнула и ушла на кухню.
В своей комнате Матвей Кузьмич постоял столбом, еще раз определяя свое состояние, потом решительно достал из стенного шкафа большой фибровый чемодан, перевязанный обрывком бельевой веревки. Чемодан был старый,
замки поломались, а коричневая когда-то фибра покрылась светлыми плешинами. Служил он хозяину давно и исправно.
- Умойся сначала! - крикнула с кухни жена, услышав его возню с чемоданом.
- Ладно, ладно, - тихонько согласился Матвей Кузьмич, сел на пол и принялся развязывать веревку.
Он достал из чемодана коробку гильз шестнадцатого калибра и початый мешок дроби, попутно взвесив его на руке. Дроби было еще килограммов шесть. Потом нашел мерку для пороха, капсюли и неторопливо стал выбирать
на газету войлочные пыжи, чтобы были одинаковые по высоте. "Сейчас скажет, чтобы подстелил газету".
- Подстели газету!
Матвей Кузьмич подмигнул чугунной купальщице, смотревшей на него с этажерки, и ничего не ответил.
- И куда ты их заряжаешь? У тебя же старых полно, - продолжала жена.
- Сколько их, старых-то? Раз съездить, - проворчал Матвей Кузьмич, но выбирать пыжи перестал, задумался. Он вспомнил, как чуть ли не на другой же день после свадьбы сбежал от молодой жены на охоту: шла северная утка.
Честно говоря, он и свадьбу-то затеял в деревне у родственников с мыслишкой вырваться на денек к озеру, и все было у него припасено, а улизнуть потихоньку не удалось - жена проснулась. Он торопливо одевался, путаясь
в белье, а она сидела на постели и смотрела на него испуганными глазами.
- Как это, на охоту? Ведь там же стреляют...
Ему тогда повезло. Он выплыл на озеро задолго до света, разбросал чучела и стал ждать. На рассвете пошел дождь со снегом, а вместе с ним пришла и утка.
Птиц еще не было видно, он мерз в лодке и слушал свист крыльев носившихся над озером гоголиных стай. Шум коротких крыльев этих тяжелых уток нельзя было спутать ни с чем. Он возникал нарастающим шорохом, превращаясь
в отчетливое быстрое "чи-чи-чи-чи-чи" и медленно затихал вдали. Его не могли заглушить ни ветер, ни шум камышей.
"Господи! Как же давно это было..." - подумал Матвей Кузьмич и вздохнул. Мокрый с ног до головы, но счастливый вернулся он тогда к жене с двумя связками красивых, вылинявших по-зимнему птиц. Не часто случались такие охоты.
На кухне шипел газ, лилась вода. Жена занималась своим хозяйством. Ее Матвей Кузьмич так и не смог заинтересовать охотой. Раза два даже возил с собой, но так и не смог. Правда, с годами она смирилась, зная уже,
что ничем его не остановишь, когда выпадает снег или открывается сезон на уток, но спрашивать, что, мол, может и не поедешь сегодня, не забыла ни разу.
Матвей Кузьмич вытянул поудобнее ногу, разогнул задеревеневшую спину и подумал, что, пожалуй, и верно - можно и не заниматься сейчас патронами. Успеется.
Он старательно выбрал из чемодана и пересчитал готовые. Подивился немного: патронов было столько же, сколько ему годов - шестьдесят девять. Матвей Кузьмич сложил их в отдельную коробку и подумал, что надо бы, наконец,
навести в чемодане порядок, но опять не стал, а просто столкал в него все и обмотнул крышку веревкой.
В ванной Матвей Кузьмич долго тер щеткой зубы, пытаясь удалить привкус, все еще ощущавшийся во рту, кашлял и сморкался. Потом досуха, до красноты растер бурое морщинистое лицо мягким полотенцем и пошел на кухню,
думая, что с женой ему все-таки повезло. Когда-то давным-давно сказал он, что не любит новых полотенец, и вот уж сколько лет висят в ванной чистые старые полотенца. "Где она их берет?"
На кухне Матвей Кузьмич сел у стола на свое место, спиной к стене, оглядел внимательно жену, ее полинявший серенький халат, давно уже тесный и потому слегка разорванный под мышкой, нездоровые мешки под глазами.
И пожалел ее, мигнув повлажневшими глазами, отвернулся. "Сейчас спросит, что это я так на нее смотрю, и скажет, что засыпала в чашку три ложки кофе, хотя засыпала две, да и то - неполных".
- Не узнал? - улыбнулась жена, подавая ему большую широкую чашку с темной, будто деготь, жидкостью. Целых три ложки насыпала, поменьше бы надо, больно уж крепкий...
Матвей Кузьмич хмыкнул. Он знал, что в его чашку входит ровно два стакана и что сейчас придет Тамара, его дочь, приведет Люську. Сегодня пятница, поэтому Люське придется ночевать у них: Тамара с Федором пойдут
в кино или еще куда. Он знал, что жена скажет ему, чтобы позвонил в гороно и попросил бы перевести Тамарку в какую-нибудь школу поближе, а то очень уж далеко ей ездить, с ней-то и разговаривать не будут, а ему,
как ветерану, не откажут, а он ответит, что ничего, перебьется, молодая. Он знал и то, что завтра поедет на охоту. И еще он подумал, что стал, должно быть, очень уж старый, раз знает все это. И ему почему-то захотелось,
чтобы что-нибудь изменилось, но в прихожей забрякал звонок и он пошел отпирать.
Ничего не менялось. Первой вошла Люська, короткая и толстая от шубы, перевязанной под воротником белым шарфом, и басом сказала: "Здрасте!" За ней, подталкивая дочь, втиснулась Тамарка. Она втолкнула Люську в комнату
и позвала мать.
Матвей Кузьмич знал, что сейчас они раздевают Люську и Тамарка говорит, чтобы спать ее уложили пораньше, телевизор смотреть не давали, а лучше, дед чтобы прочел ей вечером сказку. А жена говорит, что читать он не
будет, потому что готовится на охоту. В конце концов они решат, что лучше будет, если Люська сама попросит деда насчет сказки.
Через минуту дочь заглянула к нему, на ходу поправляя чулок.
- Сказку я прочитаю, - сказал Матвей Кузьмич. Тамарка приостановилась, потом деловито чмокнула его в щеку и убежала.
"Девку кутает, а у самой юбка на ладонь выше колен", - неодобрительно подумал Матвей Кузьмич, но промолчал. Дочь он любил.
Жена тихо переговаривалась о чем-то с внучкой в соседней комнате. Матвей Кузьмич вышел в прихожую, оделся.
- Пройдусь, - сказал он. - Душно что-то.
- Будят девчонку ни свет ни заря, - сказала из комнаты жена. - Ты бы поговорил с заведующим гороно, целый час ведь она...
- Поговорю, - сказал Матвей Кузьмич.
Во дворе Матвей Кузьмич заметил дворника.
- Сантиметра бы два еще а, Максим? - рассеянно сказал он, припоминая, что, кажется, обещал что-то дворнику.
- Подвалит еще, Матвей Кузьмич, - сказал дворник. - Чего-чего, а этого добра хватит.
- Ты вроде просил меня о чем-то, Максим?
Дворник сказал, что нет, не припомнит.
- Ну-ну, - вздохнул Матвей Кузьмич, жалея, что дворник ничего не просил у него.
На полоске двора дети уже мастерили катушку, а Матвей Кузьмич думал, что расписание автобусов, должно быть, не изменилось. Он доедет до Самарки, а лучше проедет и выйдет у тех тальников. Попросит шофера остановиться.
Рановато, правда, приедет, но ничего, не замерзнет, перетопчется до света. На худой оконец, огонь можно развести...
Месяц назад, к именинам, зять подарил Матвею Кузьмичу новое ружье с вертикально спаренными стволами. Ружье понравилось ему необычностью и хорошим, по паспорту, боем, но он решил ехать со старым. Надежнее.
Опять пошел снег. Матвей Кузьмич перешел дорогу и вошел в сквер, обходя играющих детей, прошел его. Потом зашел в табачную лавку, купил три пачки сигарет. "На охоте всегда не хватает", - подумал грустно, потому
что курить не хотелось и было как-то тревожно, неуютно.
Он долго сидел на скамейке у тротуара, равнодушно оглядывая прохожих, и решил, что на следующей неделе стоит, пожалуй, сходить к врачу.
Снег шел перевалками. Опять просветлело. Матвей Кузьмич почувствовал себя спокойнее. "А может, и не надо торопиться к врачам, - думал он. - Сижу сиднем, вот и прихватывает..."
Квартиру он открыл своим ключом, прислушался и заглянул в спальню. Жена и Люська спали. "Усыпляла ее и сама заснула", - понял он и решил, что как-нибудь все-таки доберется до дочери и заставит ее определить Люську
в садик, а то навесила девчонку на мать и думает дело ладно. Стараясь не шуметь, Матвей Кузьмич прошел в свою комнату, сбросил пиджак и плотно притворил дверь. Потом надел теплую куртку и достал из шкафа ружье
в новеньком скрипучем чехле. Минуту подержал чехол на руках, даже понюхал и расстегнул пряжку. Потом вынул из чехла ружье, собрал, внимательно оглядел, протирая мягкой тряпочкой отдающие глубокой синью стволы, и вскинул ружье к плечу. Отступил, снова вскинул, повел стволами. Взвесив ружье в руке, Матвей Кузьмич вздохнул, разобрал его и спрятал в чехол. Что-то не нравилось ему в новом ружье, хотя он и не смог бы объяснить
что именно. "Слишком красивое", - думал он.
Он достал из-за дивана другое, в старом брезентовом чехле. Приклад этого ружья, когда-то покрытый лаком, давно облез, стволы тоже поседели от старости, но хозяина это не беспокоило. Привычно, почти не глядя, он
собрал ружье, взглянул на черный кружок выключателя, закрыл глаза и вскинул стволы. Потом посмотрел и довольно крякнул: мушка ружья упиралась в самый центр черного кружка. Повторив этот фокус несколько раз, Матвей
Кузьмич взял шомпол и аккуратно потер стволы. Теперь ружье было готово к стрельбе. Он погладил его, разобрал и положил на диван.
Люська с бабушкой все еще спали. Матвею Кузьмичу стало скучно, он полежал немного на диване и пошел в кухню варить кофе. Потом медленно и неохотно стал собирать рюкзак. Он уложил в него хлеб, луковицу, кусок сыру
и колбасу, подумал и насыпал в коробочку из-под спичек соли. Налил в термос кофе, замотал его в тряпку, специально приспособленную для этого, и тоже положил в рюкзак. Термос был дареный, японский, кипяток держался
в нем долго. Матвей Кузьмич дорожил им. Он представил, как, находившись в лесу, облюбует где-нибудь пенек, смахнет с него снежок рукавицами, сядет и хлебнет из термоса горячего кофе. Он даже потянул губами воздух,
как тянут кипяток, но вкуса кофе представить не смог, во рту опять стало сладко. В меру затянув рюкзак, Матвей Кузьмич поставил его в прихожей, прислонил к нему ружье и ушел в комнату, лег на диван. Он слышал, как
проснулась Люська, а потом жена заглянула к нему, увидела, что он лежит, и вышла. Он знал, что сейчас скажет Люське, чтобы та не шумела, дедушка отдыхает, встал и пошел к ним...
К ночи опять посыпался снежок. Матвею Кузьмичу спалось плохо.
- Ты будто растешь, Матвей, - недовольно сказала жена.
- Заяц, понимаешь. Черный. Ушел, - хрипнул Матвей Кузьмич, придерживая рукой всполошившееся сердце.
- Все охотишься, - проворчала жена и сказала, что тоже видела какой-то страшный сон.
Остаток ночи Матвей Кузьмич проворочался, часто приподнимался и, подсвечивая спичкой, глядел на будильник, с вечера поставленный на пол подле кровати. Будильник с норовом, временами не звонил, но на этот раз забрякал,
когда луна перевалила горы домов и уставилась в окна. Матвей Кузьмич судорожно ткнул пальцами кнопку, нехотя поднялся и подошел с будильником к окну, часы сработали точно, было начало шестого. Матвей Кузьмич поглядел
в окно и поежился. Сквер, полный днем ребятни, выглядел мертвым. Черные голые деревья отбрасывали на снег черные тени, нелепо и одиноко громоздилась куцая громада церкви, переделанной под планетарий, покачивались
пустые качели. Вперед-назад, вперед-назад. Матвей Кузьмич прислушался, ему показалось, что он слышит, как они скрипят, жалуются друг-другу на холод и пустоту. Он посмотрел дальше, на редкие огни Заречья, переступил
озябшими босыми ногами и обернулся, жена спала, и Люська спала, уютно, клубком свернувшись на раскладушке.
"Спят", - подумал он и поежился, представив, как пойдет по этому умершему скверу, нерешительно отошел от окна и стал одеваться.
Медленно, поглядывая на жену и сердясь, он надел теплое белье, штаны, куртку - все было приготовлено с вечера. Нашарил вязаные носки под кроватью, надел их, помедлил и опять подошел к окну.
Тени деревьев в сквере зашевелились, судорожно заметались, как пальцы слепого. Матвей Кузьмич вспомнил, что автобусную станцию перевели в новое здание, километра на полтора дальше, надо идти, а то не поспеешь.
И рыбаков на этот рейс кинется - не протолкнешься...
За форточкой посвистывало, поднялся ветер.
"Следы передует..." - подумал Матвей Кузьмич и обернулся, услыхав, что жена зашевелилась.
- Не ездил бы, - сказала она. - Слышь, как дует?..
"Хватилась, - злорадно подумал Матвей Кузьмич. - Не ездил бы... А вот и поеду". - Не мигая смотрел он на неласковый и холодный мир за окном, покрытый теперь уже на ладонь слоем свежего снега, по которому любой
след виден за полверсты. Он все смотрел на этот первый нынешней зимой путный снег, который, конечно уж, не растает. Он смотрел на него невидящими мокрыми глазами.
- Не езди, Матвей. Холодно, - опять сказала жена.
Матвей Кузьмич отошел от окна и разделся. Она молча подвинулась, освобождая ему место рядом с собой.
"Даже не удивилась..." - вздохнул и вытер глаза.