21-01-98
Так звали его за кулисами таганской сцены друзья-актеры: ВЫСОКИЙ. Хотя был он сравнительно небольшого роста (режиссер Анатолий Эфрос сравнивал Высоцкого с изящной античной статуэткой). Он действительно был гибок, изящен, необыкновенно пластичен и акробатичен, если можно так выразиться. Но если его так называли близкие товарищи, то они знали, что говорили, какой смысл вкладывали в это свойское прозвище для близкого круга.
При жизни о нем писали немного: поругивали в официозной печати за песни, нехотя признавали успех Высоцкого-актера в есенинском "Пугачеве" (роль Хлопуши) и шекспировском "Гамлете" (главная роль). А он мечтал хотя бы об одном официально напечатанном своем стихотворении, которое можно было бы публично прочесть...
Но этого не произошло, чудес в ту дремучую пору было немного, а те, что были, - Высоцкого обошли стороной. Зато слава его, становившаяся почти легендарной в последний год жизни, разом догнала Высоцкого в день похорон в знойной олимпийской Москве 28 июля 1980 года.
Сегодня Высоцкий окончательно легендарен, мифологизирован, порой кажется, что он жил во времена того же Шекспира или, в крайнем случае, Есенина, где-то полвека назад... И вроде бы не с ним мне довелось общаться в Театре на Таганке, вместе ловить на улице случайное такси, слушать его песни-экспромты на юбилее главного режиссера Таганки Юрия Петровича Любимова...
У каждого, кто общался с Высоцким, остались свои впечатления-воспоминания о нем, поистине нашем великом современнике, который стал в творчестве человеком-эпосом. Он как-то незаметно стал для целого поколения властителем дум и наших душ. Его образ, песни-монологи, театральные и кинороли нравственно влияли на нас, что называется, легли на душу. Жестко и прямо он высказался в стихе:
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут - отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, -
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята,
Мне выбора, по счастью, не дано.
Он, конечно, понимал свое предназначенье для страны, для окружающих. Позже пришло и осознанье жертвенности того предназначенья. Высоцкий реально ощутил цену слова своего, сказанного и пропетого. Видно, от того ощущения и рождалась магия его голоса, жеста. Когда он появлялся на сцене, по залу проходила какая-то эмоциональная волна. То было не просто узнавание - сила его притяжения шла изнутри - это было некое таинство его личности. Актер Виталий Шаповалов вспоминал (12 лет проработал с Высоцким на Таганке): "С Володей связан еще один эффект: слова мне непонятны, но в то же время я их понимаю. Он что-то говорит, орет, хрипит - непонятно, но понимаю все равно. А как это достигается, какими средствами? Маленький ростом человек, ничем не давит... Еще мне нравится "адская машина", сидящая в нем... Вот молодые сейчас все, как черти, орут - и никого это не колышет. А посмотри, как Володю слушают по сей день, даже если случайно где-нибудь заведут. Так что ор ору рознь. Тут у него - мощь, философия, поэзия, душа и совесть. Это первооснова - душа и совесть. И у молодых есть хорошие тексты, даже в этом попискивании. Но у Володи - просто лавина, камнепад! Впрочем, он сам был и камнепадом, и этой лавиной. Вот откуда все это бралось во вроде бы маленьком по внешнему объему человеке?! Когда мы работали в "10 днях..." (поэтическое представление по роману-хронике Джона Рида "10 дней, которые потрясли мир". - А.К.), случалось так, что он шел в костюме Керенского, а я за ним - мы собирались в фойе, играли там зонг, как это у нас положено. И когда шли - а его еще мало знали в лицо, - то все зрители шептали, показывая на меня "Высоцкий, Высоцкий!.." Я слышал, естественно, - что же, дурной совсем, ничего не замечаю? Я им показываю - пальчиком в его спину: "Вот! Вот Высоцкий!" Они мне в ответ глазами: "Вот этот? Этот шибздик? И эта моща - из его глотки?!" Да, милые мои! Разве рост определяет поэзию? Нет, не рост, а сила духа человеческого определяет. Талант, дух - вот что определяет силу и мощь человека. У Володи-то сила особая. Это изнутри, это духовное, это тайна. А искусства, как известно, без тайны нет".
Действительно, сегодня, по прошествии почти 18 лет после ухода Высоцкого, мы ведь слышим только голос его, и он воздействует на нас своей энергетикой. Одна протяжность согласных чего стоит...
С первых строк узнаешь песню Высоцкого:
Я пол-лмира почти через злые бои
Прошагал-л и пропол-лз с батальоном-м...
А какая четкость фраз и ритм. И все на нерве, на пределе (в этом смысле ему близок Шукшин). И еще - сюжет, просто рассказанная ситуация, без всякого нажима и клюквы словесной, ложного пафоса (на чем всегда горят официально-заслуженные артисты). И за каждой строкой - жизнь наша: о летчиках и метателях молота, о "товарищах ученых" и о баньке по-черному, о сентиментальном боксере и про йогов в брежневской Москве...
Ну и конечно, ставшие классикой: "Большой Каретный", "Братские могилы", "Штрафные батальоны", "Холода", "Мой друг уехал в Магадан", "Москва-Одесса", "Охота на волков", "Гололед", "Песня о Земле", "Мы вращаем Землю", "Гололед", "Кони привередливые"...
И всегда:
Я весь в свету, доступен всем глазам.
Я приступил к привычной процедуре.
Я к микрофону встал, как к образам.
Нет! Нет! Сегодня - точно к амбразуре.
И вот это состояние: хриплый голос, повышенная тональность, когда нельзя "душой покривить", бьющие от рампы лучи и слепящие "с боков прожектора, и жара, жара..."
Из воспоминаний современника: "Позолоченные 60-е. Южный город. Заросший тутовником и алычой старый двор. Столик, в прохладной тени прошлого. Взрослые дядьки, пьющие молодое вино, и руки без часов, перебирающие бронзу семиструнной гитары. Мы, сопливые пацаны, оставившие на время вечную игру детства... Замершие и завороженно слушающие эти необычные, странные песни: "В заповедниках дремучих...", "А на нейтральной полосе цветы...", "Здесь вам не равнина, здесь климат иной..." Это было совсем не похоже на бравурную, помпезно-сентиментальную эстраду, льющуюся из радиортов наших бараков. В этих песнях было другое время - светлое и трагичное, звонкое и печальное, от ощущения реальности которого теснило грудь и чесалось в спине - росли крылья. И никто из нас не знал тогда, что эти песни имеют адрес, автора, что живет где-то в "главном" московском дворе мастер, кующий добрую, острую сталь их. И поэтому не правы, наверное, те, кто считает, что песни Высоцкого невозможно спеть, что лучше него никто не сможет... Лучше, конечно, да, но по-другому, по-своему... Его главные три аккорда имеют бездну обертонов, оттенков, которые разбросала его личность миллионами капель дождя по сухой траве времени... Главное: песни В.С. Высоцкого, пока жива Россия - энергия для ее дыхания" (Юрий Шевчук, группа ДДТ).
Впервые я увидел Высоцкого в Москве, в Театре на Таганке в 1968 году, в спектакле "Пугачев" по поэме С. Есенина, где он играл каторжника Хлопушу. И вот думаю сейчас, значит, было ему в ту пору тридцать. А нынче мы говорим о 60-летнем Высоцком...
Это представить невозможно, равно как невообразим 100-летний Есенин, "поэзии российской Моцарт"...
Конечно, физически время работает против нас, но в духовном отношении оно всегда на стороне художника. Вот и Высоцкий давно уже в контексте русской и мировой культуры. Его всего растащили на цитаты дня и заголовки газет, выхваченные из песен афоризмы словно рождены сегодня, в данный час. Это то, что из текстов на слуху. Но есть еще и черновики, заготовки для будущих стихов и песен:
Что брюхо-то поджалось-то -
Нутро почти видно?
Ты нарисуй, пожалуйста,
Что прочим не дано!
Пусть вертит нам судья вола
Логично-делово:
Де, пьянь - она от дьявола,
А трезвь - от Самого.
Начнет похмельный тиф трясти -
Претерпим муки те, -
Мы - ровня во антихристе,
Мы - братья во Христе.
(1960-е).
Мы искали дорогу по Веге,
По ночной, очень яркой звезде.
Почему только ночью уходим в побеги?
Почему же нас ловят всегда и везде?
Потому что везли нас в телятниках скопом,
Потому что не помним дорогу назад,
Потому что сидели в бараках без окон,
Потому что отвыкли от света глаза.
(1962-1963).
Все мы чьи-то племянники,
Внуки и сыновья,
Просто или по пьяни
Все мы чьи-то друзья.
Все мы чьи-то противники,
Кому-то мы не с руки,
Кому-то нас видеть противненько,
Все мы кому-то враги.
Все мы кому-то любимые.
(1964-1965).
... Уж не стало таких старух,
Какие долго хранят и помнят,
Хотя и редко болтают вслух
Про тех, кто жили в проспектах комнат.
(1966).
Сам МАЗ - девятнадцать и груз - двадцать пять,
И все это вместе со мною на дно!
Ну что - подождать или счастья пытать
И лбом выбивать лобовое окно?
Шофер самосвала не очень красив,
Показывал стройку и вдруг заодно
Он мне рассказал трюковой детектив
На черную зависть артистам кино.
(1969).
В Средней Азии - безобразие, -
Мне письмо передали с оказией.
Как воскресение - так землетрясение,
В аэропортах - столпотворение.
И если в Кении наводнение,
То, скажем, в Сопоте - песнопения.
Грущу я в сумерки и в новолуние -
В Китае жуткая Маодзедуния.
Остановился вдруг на середине я -
В Каире жарко и Насерединия.
(1969).
Не бывает кораблей без названья.
Не бывает и людей без призванья.
Каждый призван что-то сделать, что-то совершить.
И на сем на свете белом надо как-то быть!
(Зима 1969/1970).
Вот и корабль по имени "ВЫСОЦКИЙ" плывет по волнам нашей благодарной памяти...
Но во времена глухого безвременья он часто бывал на мели, натыкался на подводные рифы...
"Каждая вещь, написанная Володей, - это была эпоха. Все ждали Володины песни. Сейчас даже страшно подумать, что никогда не будет больше его песен. Какой Володя человек... Действительно, человек... он мог разбить машину, себя - все, что хотите. Мог поехать в каком угодно состоянии ради друга. Просто мы еще даже не представляем, что потеряли. Я думаю, что Володя был человеком столетия", - говорит о своем друге Вадим Туманов, которому Высоцкий посвятил свои стихи-песни: ("Был побег на рывок...", "В младенчестве нас матери пугали..."). Это о таких, как Туманов, спел Высоцкий:
Про все писать - не выдержит бумага,
Все - в прошлом, ну а прошлое - былье и трын-трава,
Не раз нам кости перемыла драга -
В нас, значит, было золото, братва!
Судьба поэта заносила Высоцкого на золотые прииски в Бодайбо и в столицу Колымы Магадан, в жаркую Африку и разноязыкую приморскую Одессу... В нем была неодолимая жажда всюду успеть, впитать этот наш мир в себя. Слишком велик был "накал его трагического темперамента" - по определению Людмилы Абрамовой, жены поэта.
На вопрос Ю.П. Любимова: "Почему ты, Владимир, уезжаешь, ведь тут работа, театр?" - Высоцкий ответил с горечью: "Какая работа, какой театр?!" Я гнилой!.." То есть должен успеть, здоровье ухудшалось изо дня в день... И заниматься одним театром - непозволительная роскошь. Из воспоминаний Виталия Шаповалова: "Как-то я говорю Володе: "Знаешь, что-то печень запела! Наверное, звонок прозвонил..." А он: "Что ты, Шапен, - за одно место держишься, за печень. У меня живого места нет!" Так и сказал. А все спрашивают: отчего он умер? Да он мог умереть от чего угодно - от желудка, от печени, от сердца... Тут не должно быть ни недомолвок, ни недоразумений, ни неясностей: он в последнее время был очень, очень и очень нездоров. Родился здоровым мальчиком и был физически крепким человеком. Но горел, сгорал. Стихи, театр, кино, непосильная концертная работа. Плюс недосыпание, недоедание и т.д., и т.п. А иначе жить не мог. И в стихах, и нам он говорил: "Я иначе не могу. Если буду просто длить жизнь, просто небо коптить - так я жить не умею".
О том же Людмила Абрамова: "Не тогда, так через неделю, месяц, год он все равно сгорел бы. ...Володя был шаровой молнией все 24 часа в сутки. Буднично, каждый день, 7 лет у меня под боком светила не электрическая лампа, а шаровая молния".
Из воспоминаний Виталия Шаповалова: "... Считают, что у Высоцкого все идеально. Скажу, что гитара у Володи звучала далеко не безукоризненно, особенно вначале... Поэтому он нуждался в дополнительном аккомпанементе, чтобы кто-то его гитару усиливал. Потому-то сам он и лупил по инструменту безбожно. И на расстроенном мог сыграть. Ему от гитары нужно было больше мощи, чем консонанса, то есть хорошего звучания. Для его голоса не хватало мощи "снизу" - фундаментально аккомпанирующего баса. Поэтому он и с оркестром стал работать. Как-то мы одеваемся на спектакль "Павшие и живые". И я говорю: "Володя, тебя все время упрекают, что на гитаре ты примитивен, что ты повторяешься в мелодии... Вот возьми в этой вещи шестую низкую ступень, ля-бемоль мажор в данном случае это будет, - и аккомпанемент будет богаче". Он замолчал, потом говорит: "Шапен. Я знаю шесть аккордов, и народ меня понимает". - "Ты что, думаешь, что я тебе навязываю, что ли?! Пожалуйста, пусть у тебя и остаются эти три аккорда. Или шесть. Я хотел, чтобы их стало семь - тебе же лучше". Он закончил одеваться. Потом подходит и говорит: "Покажи, где ля-бемоль мажор". Вот в этом Высоцкий. Другой бы: нет так нет - разговор окончен. Но у него же прокол получается: меньше я знаю, меньше могу. Иногда гитара у него падала, иногда на нее наступали, дека, бывало, отклеивалась... Я иногда ругал его, бурчал... Иной раз он сам подходит: "Шапенчик, подстрой, а то я не могу. Надо на полтона ниже - что-то у меня сегодня с голосом очень тяжело, уставший я. Мне некогда, и потом я... И потом она как-то... Давай-давай быстренько". А то как врежет в "Гамлете" на расстроенной гитаре... уши вянут. Он, очевидно, так увлекался самим нервом, внутренним пульсом песни, что ему становилось не до гитары. Ему просто был нужен ритм пульсаций, чтобы энергия выливалась как можно сильнее... "Володя, ну как же так: ты такой махонький - и такие грандиозные стихи у тебя рождаются!" А он говорит: "Шапен, если б я играл на гитаре, как ты, я б вообще в театре не работал". Он очень любил четкий ритм... Я мог завести его в одну секунду - стоим мы, ждем выхода на "10 дней...", и я начинаю давать четкий двухдольный ритм. Володя начинает дергаться: "Давай-давай, Шапен! Давай!.." Приплясывает, напевает непонятно что:
"В Париж он больше не вернется,
А ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля!"
Моментально: только начнется ритм - все, он уже "пошел", уже пошел жить. Такого человека трудно вычислить... Я видел только одну сторону проявления этого человеческого гения: он все время куда-то рвался... К деньгам относился как к бумажкам. Не было их, были..."
Богемная жизнь Высоцкого сродни бытию другого великого художника-современника Сергея Параджанова, недаром они дружили. Их объединяло торжество прекрасного. Они отдыхали вместе в Юрмале - Параджанов, Высоцкий и Марина Влади. Как-то в гостиничном номере Высоцкого отключили воду, и он позвонил Параджанову, попросил оставить ключи от его номера у портье. Войдя в комнату, увидели на столе фрукты, боржоми, сигареты... "И это все?" - удивился Высоцкий, ожидая подвох старшего друга. Марина открыла дверь в ванную и радостно вскрикнула: "Смотри, Володя!" Сверху, к душу был прикреплен букет роз - так, чтобы вода лилась на Марину с охапки цветов...
Так они жили и любили друг друга. Поэтому люди уверовали в их долгое бытие и после ухода из этой жизни.
Из воспоминаний врача-реаниматолога Леонида Сульповара: "Около пяти утра 25 июля мне позвонил наш фельдшер с реанимобиля: "Умер Володя Высоцкий"... Смерть, как сказали ребята, ездившие на вызов, наступила гораздо раньше... Ранним утром 28 июля - еще было темно - мы перевезли на нашем реанимобиле гроб с телом Володи в Театр на Таганке. Не хотели, чтобы его везли на похоронном автобусе. По-моему, такие люди, как Высоцкий, не умирают: вот мы и везли его на реанимобиле, как возили не один раз, все еще не веря в то, что произошло..."
Простой народ олимпийской Москвы достойно проводил Высоцкого к последнему приюту, узнав в те дни его поэтический Реквием:
И снизу лед, и сверху, - маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду,
А там - за дело, в ожиданьи виз.
Лед надо мною - надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека - сорок с лишним.
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
Это прозвучало как послание Оттуда, хотя конкретно обращено к Марине Влади.
...В Ереване стоит скромный гранитный бюст Сергею Параджанову, сделанный еще при жизни художника. На затылке у него есть выемка наподобие маленькой пиалы. Так задумал мастер: пройдет дождь, в пиалу наберется вода - и вольные птицы смогут всегда попить из параджановской макушки...
Не так ли и мы - бесконечно нуждаемся в живительной влаге песенного слова и слога Высоцкого?..
"Володя, ну как же так: ты такой махонький - и такие грандиозные стихи у тебя рождаются!.."
Поистине - ВЫСОКИЙ!
Алексей КАЗАКОВ.
Владимир Высоцкий
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана.
Учителей сожрало море лжи
И выбросило возле Магадана.
Но, свысока глазея на невежд,
От них я отличался очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
- Мы путаники, мальчики пока!
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнем ему бока!
Но мы умели чувствовать опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз.
Мы тоже дети страшных лет России -
Безвременье вливало водку в нас.
(Конец 1970-х).