26-08-99
У меня было классическое советское воспитание с сильным преобладанием литературных знаний над жизненными. Главным постулатом в этой системе координат была истина о том, что содержание важнее формы. Это означало второстепенность многих ценностей, моды, например, рифмы или интерьера.
Как это ни странно, мою веру в руководящую роль содержания пошатнуло невинное наблюдение за процессом изготовления рамочек. Это продолжалось несколько лет подряд и было на редкость увлекательным занятием. Дело в том, что рамочки способны удивительным образом преображать любую картинку. Смотришь, допустим, на фотографию какой-нибудь банальной лесной веточки - ничего в ней особенного, а вставишь в рамку - перед тобой уже не просто веточка, а маленький шедевр. Я до сих пор не понимаю, в чем здесь дело - в том ли, что у иллюстрации появляется дополнительная перспектива или, напротив, происходит ограничение пространства с приданием ему некоего художественного суверенитета, но факт остается фактом: рамочки стали вызывать у меня интерес не меньший, чем сами иллюстрации. А вместе с рамочками стал раздвигаться и мир сопутствующих, как теперь говорят, явлений.
Помню, какое сильное впечатление произвела на меня мастерская модного художника, где я впервые увидела только что появившиеся в Челябинске импортные багеты. Здесь же находилось потрясающее оборудование, с помощью которого можно было идеально, с точностью до микрона, вырезать угол декоративного картона, в отверстие которого вставлялась иллюстрация, а потом уже вся композиция обрамлялась багетной рамкой. Естественно, и багет и картон, не говоря уже о работе в целом, стоили сумасшедших денег и были дороже, чем настоящие, писанные маслом работы профессиональных художников, продававшиеся в ту пору в "Худсалоне".
Потом пришла эра постеров, и это тоже было своего рода революцией, потому что постер окончательно развеивал миф о преобладании содержания над формой и доказывал обратное: любая ерунда, прикол, пустяк, трещина на асфальте, заключенные в безупречную оправу, смотрятся не хуже рафаэлевской мадонны. Макияж спорил с лицом, прием становился важнее сути. При этом и сама суть менялась, интриговала, притворяясь приемом и утрачивая былую тоталитарность. В общем, "Черный квадрат" Малевича - это торжество рамки, превращающей простую плоскость в полигон для художественных провокаций...
Путешествие в Париж еще более расширило мое представление о рамках, мир которых оказался таким же разнообразным, как мир растений или насекомых. Десятки музеев, галерей, вернисажей буквально набиты произведениями искусства, и все они заключены в рамы - тяжелые и золоченые, как в Лувре, лаконичные, с углублением между плоскостями стекла и самой иллюстрации, как на выставке международной фотографии в Maison de la Villette, традиционные или имитирующие необработанную поверхность дерева, как в музее Maillol.
Вообще первое ощущение Парижа заключалось как раз в том, что искусство несколько померкло по сравнению с его обрамлением, если считать обрамлением реальность окружающей жизни. Улицы, скверы, магазины, муниципальный транспорт оказались для меня куда интереснее бесценных скульптур и картин, собранных в музеях и выставочных залах. Каюсь, мне больше хотелось сидеть в кафе или бродить по набережной Сены, заглядывая вниз на идущие по реке пароходики, где за накрытыми белоснежными скатертями столами сидели люди, чем смотреть на Мону Лизу. Потом я узнала, что нечто подобное испытывают многие русские, впервые побывавшие в столице Франции. Париж - место, где в первую очередь хочется жить и только потом - заниматься наукой, искусством или бизнесом.
При этом высокий уровень жизни французов в определенной степени лишает их искусство мессианского комплекса, свойственного, например, российским представлениям об искусстве, делает его более облегченным, а само художественное видение из божественного дара превращает в необходимый людям и обществу, но достаточно растиражированный цивилизацией навык. Как технология производства постеров. Разочаровывает ли это? Нисколько. Скорее, учит другому восприятию жизни - не выборочному, построенному на ожидании волшебств, а подряд, в череде дней, многообразии деталей, приемов, главных и черновых замыслов.
Об этой особенности французского характера писал еще Гоголь: "...И увидел он наконец, что при всех своих блестящих чертах... вся нация была... легкий водевиль, ею же порожденный. Не почила на ней величественно-степенная идея. Везде намеки на мысли, и нет самых мыслей, везде полустрасти, и нет страстей, все неокончено, все наметано, набросано с быстрой руки, вся нация - блестящая виньетка, а не картина великого мастера..."
Умение французов воспринимать жизнь такой, как она есть, ставит знак равенства между процессом и результатом, приемом и сутью. Например, главным украшением центра имени Помпиду стала разноцветная имитация строительных лесов и инженерных коммуникаций, снизу доверху опутавших здание. Мы привыкли к тому, что подобные градостроительные "украшения" могут быть только вынужденной, временной мерой - на период строительства или ремонта. Для парижан эти трубы - и есть главное и окончательное художественное решение, форма, взявшая на себя роль содержания и таким образом предлагающая по-новому взглянуть на привычные вещи.
Эта же стилевая, "индустриальная" интонация повторена и в окружающем ландшафте: рядом со зданием центра Помпиду в бассейне под открытым небом плавают фантастические существа с работающими поршнями, рычажками, фонтанчиками, которые заменяют им жабры, лапы, хоботы. В двух шагах от журчащих струй возлежат молодые люди в наколках и железках, сверкая сотнями металлических заклепок, гаек, колец, которые пронизывают им брови, уши и щеки. Впрочем, их татуированные лица вполне дружелюбно улыбаются прохожим.
Диктует ли индустриальный стиль центра Помпиду индустриальную моду его обитателям? А почему бы и нет? Один из челябинских архитекторов как-то сказал мне, что архитектурная среда диктует человеку даже способ жизни и пресловутая российская криминальность - еще и от нашей градостроительной убогости. Страшный старик, вылезающий по ночам из золоченой рамы гоголевского "Портрета", - вот что такое наши хрущевки и бараки, все эти колупаевки и нахаловки...
Интерес к искусству в Париже огромен, а культура тусовки не меньше, чем в России, причем иногда процесс тусовки перерастает в форму существования искусства или даже становится самостоятельной и самодостаточной его отраслью, а имена участников мировой тусовки известны не менее, чем имена знаменитых актеров или художников. Эффект рамки в чистом виде!
На одной из парижских тусовок мне удалось побывать. Я расчитывала, что к семи вечера успею переодеться, но не сумела и по этому поводу комплексовала. Внешность у меня была абсолютно не соответствующая случаю: джинсы, свитер, куртка, сумка через плечо и полное отсутствие макияжа. Но когда я оглядела собравшихся на презентацию, к моему облегчению прибавилась капля разочарования: парижская публика была одета кто во что горазд. Я нашла глазами лишь одну даму, которая, по моим понятиям, была одета элегантно. Она была в меховой шляпке из какого-то нежного натурального меха и распахнутом пальто, подклад которого был полностью выстлан таким же мехом. Остальные мало чем отличались от меня. Принцип носить "все подряд", независимо от ситуации, относится к обычаю одеваться в той же степени, что и к обычаю отображать жизнь и жить этой жизнью.
Что же касается самого рынка искусства, то он в Париже невероятно широк. Есть сотни мест (самое известное и наиболее посещаемое - Монмартр), где можно приобрести произведения искусства или заказать свой портрет, имея даже весьма скромный достаток. Еще многообразнее рынок оформительских услуг. Это десятки наименований багетов, бумага толщиной начиная от микрона и кончая сантиметром, ценой от нескольких долларов и выше за лист. Тут же различные виды клея, кисточки, фломастеры, гвоздики и прочие приспособления и приемы, помогающие превратить в шедевр любую иллюстрацию. Авторы относятся к этим приемам по-разному: кто-то их искусно прячет, а кто-то выставляет напоказ, назначает главными героями или просто использует в своем творчестве все подряд, включая строительные леса и хозяйственные мелочи...
Об этой удивительной алхимии творчества написал Ходасевич: "Его произведения населены не только действующими лицами, но и бесчисленным множеством приемов, которые, точно эльфы или гномы, снуя между персонажами, производят огромную работу: пилют, режут, приколачивают, малюют, на глазах у зрителя ставя и разбирая те декорации, в которых разыгрывается пьеса. Они строят мир произведения и сами оказываются его неустранимо важными персонажами".
Вобще-то Ходасевич писал об одном человеке - Владимире Набокове, но мне кажется, что эти слова можно отнести и к теме нашего разговора.
Лидия ПАНФИЛОВА.