27-10-00
Айвар ВАЛЕЕВ
Челябинск
Сергей Борисов, кажется, представляет собой идеальный образ поэта в неуютном рабочем городе. Идеальный с точки зрения культуры, но очень проблемный в смысле бытовом. Когда противоречия между ним и окружающим миром не кончаются всплеском разрыва, но тянутся как зудящая тяжесть или кислородная недостаточность.
Борисов родился в Харькове в семье инженера, но почти тотчас семья переехала в Челябинск вместе с эвакуированным заводом. С самого детства главным увлечением в семье были книги, но учиться молодой человек пошел на инженера в ЧПИ. Первое стихотворение написал на лекции по физике, и была в нем, разумеется, самая что ни на есть чувственная лирика, с оглядкой на Есенина: "Не проснуться чувственному зверю от твоих изломанных бровей".
Объясняя феномен искреннего увлечения "технарей" всякой гуманитарщиной, Сергей Константинович говорит, что хоть и не поверяется таинство алгеброй, но учит она аналитическому мышлению в искусстве. Что, кстати, есть благоприобретение искусства уходящего века: Сергей Константинович находит такую гармонию у Арсения Тарковского. Каждое написанное четверостишие, по Борисову, - шаг в сторону "абсолютного стихотворения", которое суть дисциплинированная структура, аукнувшаяся на вдохновенный порыв. Поэзия Борисова - чуткая поступь от возникшего чувства через мысль к одному-единственному незаменимому слову.
Вопреки традиции бытования стихотворчества в советском Челябинске, когда молодых энергичных графоманов более зрелые и ответственные работники поощряли на поэтизацию труда, во Дворце культуры железнодорожников собирались выпускники ЧПИ и говорили о совершенно других вещах. Книжные ребята читали вслух друг другу стихи, где не было бытовой повседневности. Потому ходили они даже не в "молодых поэтах" (эти занимались в заводских литобъединениях), а плавали вообще как-то параллельно "литературе". Это мы сейчас знаем, что она такое есть, а тогда была почти случайная публикация в "Юности". Кто-то из отдела поэзии журнала завернул в наш город, прихватил отсюда несколько тетрадок. Борисов даже получил тогда третье место в журнальном конкурсе дебютов "Зеленый листок". Был это 1975 год. А спустя еще пять лет вышла тоненькая, если не сказать куцая, книжица-брошюрка "Свет вечерний". Зато первая. Пусть и в 40 лет.
Конечно, как и всякому пишущему, Сергею Борисову хотелось в Союз писателей. Но, понимая всю тщетность столь дерзких грез, он сполна получал от поэзии свое. Это не бурлящее счастье идиота, но тихое, почти физиологическое, удовлетворение, когда вдруг после трех суток маеты нужное слово выскакивало в автобусе по дороге на нелюбимую работу. (Борисов даже вывел формулу "самого страшного": жить в большой стране, большом городе и работать на большом заводе).
Теперь, спустя жизнь, Сергей Борисов по праву занял в челябинской литературе место одного из лучших поэтов. Признание пришло сначала через "черный ход" в виде заказов из Москвы на переводы грузинских поэтов. Как ни крути, а дело это подразумевает и уровень ремесла, и обширные культурные знания. Вот, скажем, система образов в восточном искусстве совсем иная, чем у европейцев. Значит, переводить нужно не слова. Борисов вспоминает Маршака: переводить не букву, но дух. Дело это, кстати, чреватое для поэта, поскольку - медицинский факт - истощает душу и мозг. Это все равно, что проживать чужую жизнь. Если, конечно, всерьез относиться к делу. Стоит ли говорить, что было как раз так. Многими специалистами именно переводы челябинца Борисова были признаны наиболее удачными. А это стихи Акакия Церетели, Галактиона Табидзе, Джансуга Чарквиани и многих других. В итоге получился целый том, который вошел в состав вышедшего в 1991 году двухтомника (но все равно на вид совершенно факультативного) "Безымянное время".
Кстати, сейчас в серии "Антология уральской поэзии" готовится к выходу новая книга Сергея Борисова, заказчиком которой выступила областная администрация. В свое время екатеринбуржцы сами отбирали поэтов, достойных отдельной книги в этой серии. В нашей области их заинтересовали только двое: Николай Година и наш герой.
Притом что Борисова признали за "настоящего поэта" совсем недавно, у него нет радикализма победителя, столь естественного для молодых. "Челябинск - это мой город, даже в мелочах, которые мне ненавистны, - говорит он. - Родной город не выбирают - как и мать. Даже когда противно - никуда не денешься, оно как в себе самом".
В этом смирении - мудрость человека, извлекающего из близости с искусством самое главное. Парадокс, но ведь и вправду: "А для лавров и для терний мы - недолги и случайны". Гораздо важнее сформулировать то, что делает человека человеком. По Борисову, это три умения: сострадать, стыдиться и благоговеть. Сострадать ближнему. Стыдиться собственных пороков и низких радостей. А благоговеть перед прекрасным.
Преподавая сегодня студентам академии культуры и искусства сценарное мастерство, очевидно, "прекрасным" Борисов давным-давно назначил для себя поэзию, которой в нашей жизни остается все меньше места. Кто виноват? Что делать? Вопросы риторические, какими были априори. Вот и сам Сергей Константинович вслед за собственными ощущениями ("пишу очень мало") говорит, что нечто изменилось в самом устройстве мира.
"Мне кажется, - говорит поэт, - само человечество, быть может, потеряло ту тайну мира, которая раньше была. Тогда искусство пыталось объяснить ее, поднять таинственную завесу. Сейчас это ушло. А ведь поэзия - это мировая тайнопись. А раз ушла эта тайна, следовательно, уходит и поэзия. Мы становимся беднее. Но я верю, что история циклична и поэзия вновь будет востребована, на наше счастье". n
Сергей Борисов
Напоследок
Вот и пала пора прошептать "прощай"
благостыне, спитой, как вчерашний чай,
лукоморью, спаленному днесь до пня,
наваждению ночи и злобе дня,
серафиму, парящему в злом дыму,
исступленью и сраму в земном дому,
облюбованной груде замшелых книг,
подорожным цветам, залежалым в них,
золотому узорочью мертвых грез,
удрученному духу, крови с колес
ломовых, обретению всех щедрот,
лебедой и полынью забивших рот,
чертовщине, изведшей благую весть,
голой правде, что ложью была и есть,
средостению, паху, зрачку, кости:
И тебе, моя Муза, мое "прости".